Да… Хорошего мало. Конечно, главное – это то, что все живы, деньги дело наживное, но все равно, неприятно.

– Ладно, пошли, провожу вас домой.

Теперь Дашка с Игорем смотрели на меня удивленно.

– Зачем домой? Мы никуда не собираемся, день рождения есть праздник, и этот праздник имеет место быть.

Ага, точно – в стельку. Так она начинала говорить на предпоследней стадии опьянения. О том, что она вытворяет на последней, я лучше умолчу.

Пожав плечами, я проследовала за ними в зал. За роскошно накрытым столом сидело человек сорок, все нарядные, но с кислыми лицами, призванными выражать ту вселенскую скорбь, которая посетила их в момент получения известия о несчастьи, постигшем их близкого. Но я была уверена, что многие из этих физиономий с трудом прятали за подходящим случаю выражением сочувствия злорадные ухмылки. Радость от того, что что- то плохое случилось с другим, а не с тобой, так же трудно скрыть, как и внезапно настигнувший тебя понос. Что- то меня на лирику потянуло.

Ловя на себе, а точнее, на своих драгоценностях восхищенно- завистливые взгляды, я торжественно уселась рядом с пьяной Дашкой и принялась исподтишка разглядывать присутствующих.

Внезапно меня словно скрутило изнутри, когда я наткнулась на взгляд женщины, сидящей на противоположной стороне стола, человек через пять от меня. Она была красива той стервозной красотой, которая так привлекает мужчин. Черные волосы уложены в замысловатую прическу, ярко- красные губы капризно надуты, тонкие пальцы с длинными красными ногтями унизаны золотом. Она пристально смотрела на меня из- под длинных ресниц, а меня словно окатывало ледяной волной.

Вдруг все как- то сместилось, вздрогнуло, воздух вокруг моего лица стал плотным и тугим. Минуту я вообще не могла дышать, это было все равно, что вдыхать пластилин. Потом исчезли звуки, но сменилось изображение, я сделала долгожданный вдох, но уже совсем в другом зале. Этот был разбит на маленькие уютные закутки, отгороженные друг от друга невысокими деревьями в кадках и цветочными горшками. Наверное, пели птицы, так как множество клеток было развешено тут и там, но я ничего не слышала.

Я сидела за небольшим круглым столом, накрытым белоснежной скатертью, напротив мне улыбался и что- то говорил мужчина, довольно симпатичный. Его я тоже не слышала. Да и не видела практически, ибо взгляд мой был прикован к лицу дамы, расположившейся за соседним столиком. Сквозь листву и цветы она тоже смотрела на меня, это была как дуэль глаз, только что молнии не летали, хотя воздух был достаточно наэлектризован. На ней было надето роскошное нежно- зеленое платье и такого же оттенка шляпа с темно- зелеными перьями, белый летний зонтик с кружевами стоял прислоненный к полосатому диванчику. На груди болтался монокль, рядом на столе небрежно были брошены белые перчатки.

Я в изумлении оглядела себя. И на мне было платье позапрошлого века, цвета слоновой кости, ребра болели от корсета, грудь тугими упругими холмами выпирала прямо под подбородок. Не моя грудь, не мой подбородок. Это не мое тело. Я снова взглянула на даму напротив. Она усмехалась.

Я смотрела на нее во все глаза, и пыталась понять, что меня так встревожило в ее облике. Что это? Но я не успела разобраться, как все потемнело, наполнилось искрами, я от неожиданности закрыла глаза, а когда открыла – то снова была в современной «Праге», в окружении нескольких десятков гостей, рядом с Дашкой, которую Игорь пытался напоить крепким кофе.

Посмотрела на черноволосую незнакомку. Здесь она не улыбалась. В ее глазах была ненависть. И смотрела она уже мне не в глаза, а куда- то на шею. Ее взгляд ощутимо обжигал, так, что моя рука инстинктивно потянулась, чтобы прикрыть кожу от буравящих меня глаз. И, когда я наткнулась на холод металла и драгоценных камней на моей груди, я вспомнила, что странного я увидела в той незнакомке из прошлого.

Мое ожерелье. Оно играло и переливалось на ее платье цвета нежной белесой зелени, перекликаясь с серьгами, которые сверкали из- под смоляных кудрей и колечком с бабочкой на ухоженной руке, поигрывающей белоснежным кружевным веером.

8.

А ночью выпал снег. Странный, белый, тихий, теплый, он укутал дерева, он прикрыл собою землю, опустился на дрова. На дорогу и на пашню, на сарай и на овин… Странный, белый, бесшабашный, землю он собой укрыл.

Только ветер не уймется, кружит, вьюжит и не спит. То в окошко поскребется, то по трубам пролетит. Постучится в двери, в сени, приластится на порог… Зимний ветер, не весенний, снежен, холоден и строг.

Старой ведьме снился сон. Свист ветра за окошком и нежное сопение спящего кота навевали странные видения. В своем сне она была маленькой девочкой и только- только училась ворожить. Бабушка показывала ей, как собирать и отличать травы, варить взвары и настаивать корешки. В этом сне она чувствовала себя свободно и легко, едва касаясь ногами земли, бежала она по зеленой лужайке, опьяненная ароматом цветов и трав, подставляя смеющееся личико теплому солнцу. Одетая в белую полотняную рубаху, босая и счастливая, свободная, как солнечный зайчик. На ее русой головенке небрежной россыпью незабудок и ромашек съехал на одно ухо венок, в руках едва умещался огромный букет. Она оглянулась, бабуля, посмеиваясь, качала головой ей вослед, шелестели березы, грациозно покачивая на ветру тонкими ветвями, и всему миру безумно нравилось жить. В этом сне ей было хорошо.

Вставать не хотелось. Не хотелось открывать глаза и возвращаться в холодную старую зиму из теплого лета детства. Но наступило воскресенье, праздник. Пора в церковь.

Кряхтя, слезла она с лежанки, растопила печь. Ей было лет двести, а сколько точно – вспомнить уже не удастся, да и зачем? Годом больше, годом меньше… Что еще могла подарить ей жизнь? У нее было все. За свою долгую жизнь она вылечила множество людей и животных, любила и была любима, у нее были дети, некоторые пошли по ее стопам, некоторые нет – не хотели или не дано было, но все разбрелись по этому огромному миру, устраивая свою судьбу, в поисках своего единственного счастья.

Она ничего уже не желала, только продолжала жить, как бы по привычке, творить и выдумывать. Старалась существовать в ладу с собой и миром, что, конечно, не всегда удавалось, как не всегда удается любому из нас.

Постепенно согрелась вода все в том же старом котле, который за много лет пропитался запахом трав и настоев. Она вылила ее в большое деревянное корыто, медленно разделась и погрузилась в пахучую воду. Вымыла голову, поскребла старое морщинистое тело. Закуталась в беленую холстину и уселась у печи, расчесывая спутанные седые пряди.

Вскинулась, когда раздался благовест. Достав из сундука чистую рубаху, принялась одеваться, посмеиваясь над приметами. Говорят, чтобы определить ведьму, нужно в церковный праздник одеться во все чистое и новое, тогда без труда углядишь в церкви ведьму – она одна будет стоять спиной к аналою, лицом к двери. Чушь собачья. Она верила в Бога, он давал ей силу, и к нему обращалась она за помощью, у него просила прощения и очищения, когда приходилось прибегать к помощи нечистой силы, что с каждым годом становилось все реже и реже.

Вот и сегодня вместе со всеми собиралась она исповедаться и причаститься, вымолить прощение за давешнюю боярыню, за то, что помогла пойти ей супротив природы, помогла снова стать молодой.

Заплела косу, оделась. Натянула старую, потертую шубейку, повязалась цветастой шалью. Вышла на крыльцо, да и ахнула. За ночь снег покрыл землю, все было белым, чистым. Ярко светила луна, снег уже кончился, только ветер свистел в голых ветвях простуженных деревьев. Тихонько пошла в Кремль.

По дороге встретилась ей верба. Старуха подошла к дереву, протянула костлявую руку, дотронулась до ветки. Так и есть. Каждый год на протяжении всей своей долгой жизни наблюдала она одну и ту же картину: в конце ноября8, в Введенскую ночь, тихо и незаметно распускалась верба. Какая бы ни была погода, природа дарила Богородице единственные цветы, которые она была способна породить в это суровое время года. Как вот вход Господень в Иерусалим встречают с вербами, так и Матерь Божия входит в храм Господень, и снова расцветает верба, наливаясь почками. Не верите? Проверьте как- нибудь сами. Потом расскажете.