Неожиданно Мираксес вскочила с кровати и дёрнула меня за руку. Я открыла рот, чтобы задать целую кучу вертевшихся на кончике языка вопросов, но Мираксес затолкала нас в ванную комнату и задвинула каменную дверь.
– Вспомни слова Бастет, госпожа. Солнце и тьма. Высшие и низшие боги. Ты – баланс, твоя сила – баланс. Когда в Дуате взойдёт солнце, этот мир погрязнет в грёбаном балансе. Это должно что-то значить… Может быть, ты чудесным образом отрастишь себе…
– Что? Третью ногу?
– М-м-м, – замычала Мираксес, – нет, у тебя и за двумя уследить не получается.
У меня зачесался средний палец.
– Я просто уверена, что должно случиться что-то важное! Я чуть не проглотила язык, когда из-за дверей впервые за всё время раздался хриплый голос одной из прислужниц:
– Прошу вас выйти.
– Прошу тебя катиться к чёрту, – раздражённо, но тихо, чтобы никто не услышал, рыкнула я.
Нас заперли. Через секунду после того, как я приняла решение никому здесь не доверять. Через несколько часов после того, как те, кому я доверяла больше самой себя, предали меня. Через несколько месяцев после того, как я выпустила веками заточённых под землёй богов в мир людей.
Впервые за всё это время я вспомнила о том, что хранила внутри себя силу Ока. Силу, открывающую путь к Источнику, путь к правде. Силу, которую Анубис и остальные решили запереть в грёбаной комнате с золотой дыркой в полу, а не использовать во благо. Они не дали мне общаться с истиной, не подпустили меня к ней.
– Даже если твоя догадка верна, мы не знаем, что будет со мной, когда взойдёт солнце, – прошептала я, застыв в ступоре – нет, в страхе, перевернувшем вверх дном ещё неуверенные представления о мире, в котором мы оказались.
– Но мы попытаемся. Если получится, мы выйдем из этой комнаты.
– И я найду Источник.
– А я начищу рожу Дориану и Вивиан, – выпятив вперёд грудь, заявила Мираксес. – Есть лишь одно «но»…
– Солнце встаёт всего на пару мгновений. Нам придётся следить за временем. Счёт пойдёт на секунды. В этот небольшой промежуток я попытаюсь открыть дверь, а ты – удержать прислужниц, – подытожила я.
Мираксес активно закивала головой и сунула в рот палец, как это всегда делала я, чтобы успокоиться.
– Но нам понадобится помощь. Ты ведь не знаешь, где находится Источник.
– Но я знаю, кому можно доверять больше остальных. Брови Мираксес взлетели к потолку, а потом опали, стоило ей заглянуть в мои глаза, хоть ответ и был написан на лбу.
– Нет, – тут же возразила она. – Только не Габриэль.
– Он единственный, чьи цели мне известны, Мир. Его дочь – самое главное для него. Никаких скрытых мотивов.
– А ты – та, кто не давал ему увидеться с ней долгие тысячелетия, – напомнила Мираксес, что было неприятной правдой.
– Выходите, – ударив в дверь, потребовала прислужница. Я покрылась потом и скрестила руки на груди в попытке утешить саму себя. От сыплющихся на голову предположений становилось жутко. Гораздо более жутко, чем в ночных кошмарах Аники Ришар.
Аника не верила в чудовищ, пусть и встречалась с ними каждую ночь. Но я верила. Я жила среди них. Я сама была чудовищем. И я ничего о них не знала. Я не знала, на что был способен Анубис. Не знала, что крылось за добротой и лаской Бастет. Но я догадывалась, что таилось в мыслях и сердце Габриэля. Этого оказалось достаточно, чтобы справиться с болью от его ненависти. Чтобы записать его в короткий список тех, кому я могла доверять, потому что знала, чего ожидать.
Габриэль хотел продать меня своему отцу – очевидно. Истинные желания Анубиса и Бастет – не очевидны. Мотивация двух древнейших и сильнейших созданий во Вселенной была мне неизвестна, и это вдруг стало самым пугающим.
Мираксес вышла из ванной первой, я – следом, преисполненная решимости разобраться со всем как можно скорее. И единственной системой измерения были сомнительные часы на потолке.
Тень начала меняться. По крайней мере, Мираксес это замечала и не отлипала от созерцания потолка даже во время еды.
– Десять, – наконец выдохнула Мираксес. – Десять приёмов пищи между тем, как тень пододвинулась от одного символа к другому. Значит, осталось всего тридцать.
– Всего? Это целая бесконечность ничегонеделания! – взвыла я.
– Ну прости. – Она развела руками. – Я не умею двигать время.
Пробормотав невнятное извинение в ответ, я поджала губы. Мираксес делала больше, чем я, потому что я вообще ничего не делала и сжигала калории лишь периодическими набегами на туалет.
Низшие были бессмертны в Дуате. Тот факт, что я не могла убить их, если того потребует самозащита, не вдохновлял и не вселял надежду. Впрочем, как и мысль о том, что, возможно, мне придётся защищаться от тех, кого я вроде бы любила.
Мне не хотелось думать о них плохо, но им не стоило ожидать, что одинокая принцесса, заточённая в башне против собственной воли, с пониманием отнесётся к их решению. Какой бы идиоткой каждый из них меня ни считал, они долж ны были предугадать, что за столько времени в моих мыслях вспыхнут сомнения. А сомнения, как известно, обладают побочным эффектом: претворяются в подозрения. Которые, в свою очередь, не ведут ни к чему, кроме страха. А страх ведёт к ненависти.
Если они хотели напугать меня, то у меня для них плохие новости. И Габриэль, которому на выбросе адреналина я поч ти расплавила мозг, – ходячее тому подтверждение.
Я не верила в собственную силу, пока боль не вывернула её наружу, не обрушила на голову Габриэля. Теперь, хоть и смутно, я кое-что понимала о своих способностях. Понятия не имела, как ими пользоваться или хотя бы контролировать, но экспериментальным путём выяснила, что инстинкт самосохранения функционирует просто замечательно. Чего нельзя сказать о других инстинктах, с которыми каждый тихий час велась борьба и профилактические беседы.
Мне нужно было забыть о Габриэле. Забыть о романтической связи между ним и Аникой, о дружеской – между ним и Маат. Нас больше ничего не связывало. По крайней мере, ничего хорошего. Я планировала обратиться к нему за помощью лишь потому, что не могла попросить об этом никого другого. Но наша общая история была окончена. И уже давно.
Это осознание далось мне тяжело и в то же время легко. Там, где я приняла решение перестать любить его, не было боли. Там, где наши пути расходились в разные стороны, была лишь свобода. Я могла предпочесть страдания, могла потратить силы на восстановление того, что ему не подлежало. Либо могла принять. Принять, что между нами больше ничего нет и не может быть.
Я хотела это принять, по тысячному кругу проигрывая в голове то, что силой вырвала из воспоминаний Габриэля. Когда становилось особенно паршиво и больно, я перекатывалась на соседнюю половину кровати и прижималась к Мираксес. В отличие от меня, она спала крепко, но когда я подползала к ней, всегда интуитивно клала руку поверх моей. Это были те самые редкие моменты, когда я шмыгала носом и жевала сопли от радости.
Она была сильнее, умнее и лучше меня. Не она совершила кучу глупых, необдуманных поступков. Не она бежала и ранила тех, кого любила. Не она была столь труслива, что забрала у нас память. Пока я делала всё, что считала правильным, ради спасения собственной задницы и этого грёбаного мира, Мираксес делала всё ради спасения того, кого любила. Ради меня.
– Что ты делаешь? – спросила она, когда я громко зашмыгала носом.
– Ничего. – Получилось как-то неубедительно и жалко, отчего захотелось зарыдать ещё громче и в то же время рассмеяться. – Просто люблю тебя.
– Ты меня пугаешь.
– Если тебе станет легче, то себя я тоже пугаю.
Перевернувшись на другой бок так, что наши носы стукнулись, Мираксес прищурилась. Я ожидала ласкового поглаживания по голове, но вместо этого она ущипнула меня за нос и негромко захихикала:
– Ты очаровательно жалкая.
