– Да, – отвечаю я, неохотно задирая голову.

Кит кладёт свободную руку на стену и кривит рот, из-за чего его тонкие губы растягиваются, будто у акулы. Он совсем рядом, и ведёт себя так, будто рулит ситуацией.

– А мне интересно, кто научил тебя драться.

Я чувствую, как пальцы Кит подхватывают несколько прядей моих волос, и непроизвольно вжимаю шею в плечи.

– Это честный обмен. Я бы даже сказал, что это обмен в твою пользу.

– Зачем тебе это? – спрашиваю я.

– Любопытство, – говорит Кит ровным, тихим голосом, и в его глазах я нахожу нездоровый блеск.

Я приоткрываю рот, и мы погружаемся в молчание. Кит становится смелее. Его ладонь скользит по стене, а затем я чувствую его палец на своей щеке, который опускается к подбородку. Он ничего не говорит, лишь изучает моё лицо взглядом и кончиком пальца. Я едва слышу его дыхание, которое заглушает классический мотив некой симфонии. Обычная ненавязчивая музыка, которую можно услышать в общественных уборных больших торговых центров. Но она не настолько громкая, чтобы от меня ускользнул факт того, что кто-то дёргает дверную ручку. Однако Кит непоколебим. Он неотрывно смотрит на меня, его глаза не отпускают мои. Это гипнотизирует.

– Это, – говорю я предельно тихо и осторожно поднимаю руки, укладывая те на плечи Кита. – Не, – завожу пальцы ему за спину и слегка нагибаю его ниже, чтобы прошептать Киту на ухо: – твоё собачье дело.

Я подкрепляю свои слова резким ударом по яйцам.

Кит мгновенно сгибается, а я выскальзываю из угла, в который он меня загнал, и дёргаюсь на выход. За спиной у меня остаётся гад, чьи стоны постепенно обращаются в смех.

– Ай, блин, стерва, – хрипло посмеивается Кит, держится за причинное место и опускается бедром на мраморную столешницу. – Если выйдешь сейчас, менты тебя загребут.

Схватившись за дверную ручку, я медленно оглядываюсь. Кит смотрит мне прямо в глаза. Я немного напрягаюсь. Развязный взгляд этих глаз без ресниц нервирует.

– Пускай, – отвечаю я, провернув замок. – Лучше с ними, чем с тобой. – И покидаю комнату.

И чё я выделывалась…

Пока двое полицейских пытаются выбить из меня чистосердечное, проходит часа два.

Сидя в комнате ожидания, я пялюсь в потолок и мечтаю лишь об одном – чтобы Стилаш долбануло молнией, ведь это всё из-за неё, верняк?

Мне предъявили обвинение в мелком хулиганстве и умышленной краже. Но у полицейских нет никаких доказательств, кроме свидетельствования прохожих. Мне и напрягаться не пришлось, чтоб сложить два плюс два и прийти к выводу, что я действительно замешена во всём этом безобразии – неосознанно, да, но всё же. Это лишь делает меня ещё большей дурой. Я уже не злюсь. Мне просто грустно.

Я стучу коленом по металлическому заднику стола, пытаясь ударять в такт тиканью часов. Один из полицейских сидит напротив, пытаясь уболтать меня. Он говорит:

– Ты же понимаешь, что связалась с плохой компанией? – Он минуту изучающе смотрит на меня, затем очень осторожно добавляет: – знаешь их имена?

– Нет, – я передёргиваю плечами. – Они пользуются кличками.

– Может, знаешь их адреса?

С одной стороны я думаю, что имею полное право слить полицейским точку, на которой тусуются эти идиоты, и меня даже радует такая перспектива. С другой стороны, что тогда будет с Ириской? Дядя не позволит забрать котёнка. А если всю их троицу повяжут и привлекут к ответственности, никто не будет ухаживать за несчастным животном. Это и только это меня останавливает. Мне на всякий случай следует держать эту информацию в секрете. Это дилемма.

А ещё, не хочется этого признавать, но Кит оказался прав. Полицейские уже достали меня своими вопросами, хотя на мои отвечали нехотя.

Короче, я делаю вид, что думаю. На самом деле в этот момент я борюсь с желанием отомстить и здравым смыслом. Пока в моей голове больше «за», чем «против». И всё же…

– Я не знаю, – тяжко вздыхаю. – Они что-то говорили, но я уже не помню.

– Понятно, – сухо откликается офицер. – Мы уже связались с твоими опекунами. В течение часа тебя заберут, – добавляет мужчина и наконец-то уходит.

Спустя примерно два часа он возвращается и докладывает:

– Ерке, за тобой пришли.

Я встаю с лавки, к которой уже успела попривыкнуть моя спина, и следую за полицейским. Тот выводит меня в общий коридор, где на лавочке ждёт мой хмурый дядя. Похоже, он не в восторге, что я тут. Да я и сама не рада.

– Привет, – здороваюсь я, подходя ближе. Дядя молча кивает и встаёт. Это типично. Он не особо разговорчивый человек.

– Поговорим дома, – бросает он, обменивается с полицейскими какими-то формальностями, после чего выводит меня из участка с таким разочарованным лицом, что мне хочется бежать обратно и кричать, что это я во всём виновата. Что угодно, лишь бы не оставаться с дядей наедине. Ведь он снова будет сурово смотреть на меня и говорить, что я никто.

– Страдаешь? – спрашиваю я, как только дверь отворяется.

Перила в этом падике ужасно грязные, да и лестница – не лестница, так, бесполезная развалюха, на которой не то что бабка, а ваще любой мог сломать ногу. Но мне как-то пофиг. Я и раньше носилась по этой лестнице, бесконечно испытывая судьбу. Но щас не до этого. Я протираю перила задницей и покачиваюсь вперёд-назад, рискуя свалиться в лестничный пролёт. Да даже если я и свалюсь, этот немощный ничё делать не будет. Просто закроет дверь и продолжит дрочить, или играть в свои стрелялки, что ещё хуже.

– Смешно, – наконец-то отвечает Федя.

Передние колёса его тачки наезжают на металлический бортик прихожей, из-за которого у Феди вечные проблемы. Но чем больше времени проходит, тем реже Федя упоминает о подобных «неудобствах». Забавно и то, что он больше не обижается на слово «дефектный». Хотя года три назад мог и в нос дать, вне зависимости от пола и возраста того, кто это скажет. Ну, если это будут делать намеренно, чтоб его вывести.

– Ты ж всегда страдаешь, – я спрыгиваю с перил и приземляюсь чётко на ноги, прямо напротив двери. – Такова твоя интровертно-пессимисткая доля.

– Ага, – хмыкает Федя и выруливает колёса обратно в квартиру, чтоб вернуться в своё логово. Обычно он предпочитает пользоваться костылями, но на это уходит гораздо больше сил, и Феде всё ещё трудно стоять дольше часа, так что костыли он бережёт для серьёзных мероприятий. Ага. Типа на случай, если в это захолустье приедут незамужние принцессы Британской семьи.

– Тебе повезло, что я экстраверт и оптимист! – Восклицаю я, заходя внутрь без приглашения и прикрывая за собой дверь. Я быстро скидываю с себя обувь и двигаю следом за Федей. – Я пуленепробиваемая, ты же знаешь. Могу ходить где угодно и делать что угодно. И кто меня остановит? Никто, вот так. – С этими словами я захожу на кухню, плюхаюсь за стол и выкладываю всё, чем полнятся мои карманы после утренней охоты на драгоценности. – Сегодняшний улов, – ухмыляюсь я.

– Неплохо, – Федя подхватывает один из мобильников и начинает его разглядывать.

Я сижу напротив, подперев рукой подбородок, и любуюсь безразличным Фединым лицом. Но, честно говоря, это его счастливое лицо. По крайней мере, это его счастливое лицо за все те годы, что я его знаю «после» тех событий.

Вся его жизнь погрузилась во мрак за одну секунду. В тот день мы сбежали из приюта, чтоб зависнуть в центре с парочкой граффитистов. Но один ужратый водила с блатными номерами навсегда изменил нашу судьбу. Когда мы переходили дорогу, Федя оттолкнул меня. Я была готова наорать на него, не стерпев очередную грубость, но когда обернулась… я увидела то, что отпечаталось в моём сознании навечно.

Федя всё чувствовал: перелом позвоночника, бедра, ног, тазовых костей, каждую рваную рану и выливающуюся кровь. Он не должен был выжить.

Но спустя полгода Федя снова показался на пороге приюта. На сей раз в очках и коляске. Тогда я почувствовала, что не только его жизнь разделилась на «до» и «после».