Батя помер и внутри что-то с хрустом надломилось. Вроде оголённого провода, который корнями уходил под землю и отдавал импульсы в каждую веточку, росток и травинку. Но после похорон отбасы выгорела, и ничего не осталось. Только пустырь, на котором нечего засаживать, да и вряд ли приживётся там хоть что-нибудь.

Мои братья, тёти, дяди – все они живы и здоровы, но существуют где-то на другом склоне, так далеко расположенном от моего собственного. У них свои импульсы, свои побеги, даже дождь льёт свой, пускай мы и существуем под одним небом, питаемся одним солнцем, пускаем корни в одну почву. Но больше нас ничего не связывает. Даже если разместимся за одним столом – между нами пропасть длинней, чем Марианская впадина.

Даже в мире растений есть отбросы, чего уж говорить о мире животных и людей. Хотя лучше быть сорняком, чем никем. Сорняку хотя бы не приходится думать о своём положении.

Съехав на асфальтированную дорогу моста, я подхватываю скейт. Дальше только пешком. Тачки, съезжающие с эстакады, поднимают клубы пыли, которыми я давлюсь вместе с жарким июльским воздухом. Вдали слышен вой клаксонов. Беспрерывно ревут моторы проносящихся водил-понторезов. А я плетусь в наушниках, слушаю новый альбом любимого панк-рок нытика и мечтаю прыгнуть под колёса. Думаю, тогда сми выделят мне целую строчку.

В прошлом месяце парочка влюблённых идиотов сиганула с крыши, лишь бы их трагедия засветилась в соцсетях. Но их некролог притянут за уши. Не было там никакой трагичной любви, как и не было драмы. Просто придурки мечтали хоть как-то выделиться на фоне остальных, более нерешительных придурков. Ну, в общем, как-то так. Кажется, им даже удалось стать на пол недели звёздами. Но если меня остановят и спросят, как их зовут прямо сейчас – я не отвечу. У меня полно своих геморов, чтобы хранить в памяти имена этих неудачников, как и остальных.

Мимо проносится девчонка на электросамокате. У неё колготы в сетку и спичечные ноги. Я поглядываю на свои собственные рульки. Было бы неплохо начать хотя бы бегать по утрам. Но ещё через секунд десять я на это забиваю и возвращаюсь к воспоминаниям о похоронах.

Отец поделил наследство на четверых. Небольшая часть его собственности достанется мне, как только я достигну совершеннолетия. А пока придётся кантоваться с дядей, его женой и детьми в двушке. Это, конечно, не предел моих мечтаний. Дядя неплохой человек, но его жена та ещё стерва. С ней невозможно сосуществовать на одной территории, если та на ней хозяйничает. И если с присутствием её детей я ещё как-то могу смириться, то нянчить чужих спиногрызов в мои планы не входит.

Мой отец был прогрессивным человеком, хоть и относился с трепетом ко всяким там традициям, но меня воспитывал по-своему. Он давал мне свободу и позволял выбирать, ну, не только мне одной, братьям тоже. Хотя к ним он всегда был более строг.

Электросамокат снова мелькает в кадре. Я краем глаза замечаю уже знакомые колготки в сетку. В этот раз девчонка притормаживает неподалёку и разворачивает огромную махину так, чтобы преградить мне путь. Я перевожу взгляд с худых ног на её лицо. Чужой рот шевелится, и я ещё какое-то время тупо наблюдаю, как эта девка попадает в такт куплетам песни. Она подносит руку к своему уху и стучит по мочке. Думает, мне так интересно, что она там хочет до меня донести? Я непроизвольно поджимаю губы и выдёргиваю один наушник. Тут же меня оглушает грохотом колёс проносящихся машин.

– Прости, – орёт она, обнажая кафельные зубы, и щурится от слепящего солнца за моей спиной. – Не могла проехать мимо. Чувствую, что мы должны познакомиться.

Я окидываю её полным презрения взглядом. Ещё меня девчонки на мосту не снимали. Местная сумасшедшая, что ли? Чуть приглядевшись, я подмечаю не только худые ноги и колготки в сетку. У неё татуха на груди. Это змея, что затягивается точно удавка на шее и ныряет в декольте. Её было чертовски больно бить, верняк.

Батя запрещал мне делать татуировки, поэтому я не могла позволить себе многие хотелки. Выбор пал на голени. Одна из моих подруг отлично орудовала иглой и забила меня от ляжек до щиколоток. С тех пор я никогда не носила юбки. Даже летом.

– Прости, – отвечаю я, пытаясь скопировать чужой подчёркнуто вежливый тон. – Я не знакомлюсь на улице, – и двигаю дальше, планируя пройти мимо.

– А что насчёт судьбы? – настырная деваха отталкивается от асфальта и выкатывается прям перед моим носом. Кажется, что мы одного роста, но если она слезет с самоката, то я определённо буду выше.

Девка весело щурится и заглядывает мне в глаза. Мы играем в гляделки ещё секунд пятнадцать, пока это не начинает меня бесить, и я весьма жёстко даю отпор:

– Овали от меня, – и обхожу её, вцепившись в скейт, чтобы в случае чего воспользоваться им. Типичный большой город. Здесь даже днём можно нарваться на неприятности, а с моим хмурым видом это как долбануть пиваса в шестнадцать – то есть легче лёгкого.

– Да ладно тебе, – кричит мне вслед эта неугомонная, – давай познакомимся.

– Только если ты проедешься по автомагистрали, – ору в ответ, задрав средний палец. Я слегка ускоряюсь, чтобы от неё оторваться, но наушник не надеваю. Хочу быть в курсах, если она вдруг снова подкатит ко мне. И она подкатывает. Я даже оборачиваюсь, когда она проносится мимо. К счастью, она просто проносится мимо. На этом ей спасибо. Я совсем не в духе и буду рада кого-нить огреть скейтом, только дай повод. Но всё решается само собой. Сумасшедшая отъезжает на достаточное расстояние, поднявшись почти до верхней точки подъёма. Затем тормозит. Я прищуриваюсь, пытаясь понять, планирует ли она спуститься обратно. Но она не спускается. Вместо этого она поднимает самокат и перебрасывает его через ограждение. У меня на мгновение притормаживает сердце. Она рехнулась? Я застываю на месте, наблюдая за тем, как она легко перепрыгивает следом за самокатом через отбойник. Затем она посылает мне взгляд. И я замечаю, как её хаер треплет вихревой ветер, что вот-вот затянет эту сучку под колёса. А что если… она сдохнет? Я дёргаюсь с места и резко перехожу на бег, хочу остановить её. Ещё одних похорон по моей вине… я не выдержу. «‎Нет, не надо, держите её, хоть кто-нибудь», хочется закричать, но из-за скорости воздух выталкивается из лёгких, как пушечное ядро. А она жмёт на кнопку, срываясь на дорогу. Я слышу визг колёс, протяжный рёв гудков.

Влетая в ограждение, я на секунду теряю её фигуру за проносящейся фурой, а затем снова обнаруживаю на другом конце дороги. Самокат взмывает в воздух, на снёсшей его тачке красуется вмятина. Но сумасшедшая жива. Сидит как птенец на жёрдочке, только на тоненьком металлическом листе, вцепившись в него руками и коленными сгибами. И улыбается. Во весь свой долбаный рот. Она видит меня, и я вижу её. Её ладонь взмывает, разрезая разряженный воздух, будто бумажный лист ножницы. Эта дура улыбается, и я тоже начинаю улыбаться.

Какой идиотский поступок… лишённый всякого смысла.

Мальчишеская походка и развязное поведение отличает её от остальных моих знакомых. Даже её прозвище не похоже ни на одно из тех, что мне доводилось слышать.

– Стилаш? – повторяю я, наблюдая за тем, как моя новая знакомая уплетает бургер.

В маке днём огромные толпы и идея «поговорить по душам» как-то не вяжется с её выбором локации. Тем более Стилаш не спешит начать диалог. Перед этим она очень долго выбирает позицию из меню, вдумчиво листает бургеры с рыбой, но в конце концов останавливается на классике: двойном чизбургере с большой колой.

– Заплатишь за меня? – вот что она говорит, после того как на дисплее огромного борда высвечивается требование об оплате её жрачки.

– С фига ли? – вздыхаю я.

– Я чуть не померла из-за тебя, – так она говорит. И я почему-то соглашаюсь, достаю карту и подношу к терминалу.

Стилаш говорит, что в маке всегда разбавляют напитки водой, либо минералкой, в зависимости от настроения менеджера. А ещё добавляют слишком много льда. Ей нравится первозданный вкус оригинальной кока-колы. В этом наши мнения сходятся. Мне не нравятся аналоги, все эти локо-колы, черноголовки, кул-колы, и так далее. Отдалённо они напоминают ту самую колу, которая всем хорошо известна, но это всё ещё жалкая подделка.