Ответа не было. Я просто посмотрела на неё сквозь слой усталости и отчаяния. Мимоходом отметила, как её рука поднимается, а пальцы сжимаются в кулак. Знала, к чему это ведет.

– У меня вообще-то есть свои дела! – продолжала я, стараясь сделать голос независимым хоть на миг. – Или ты забыла, что у меня есть жизнь вне стен этой прокуренной квартиры? Иди дальше ебись со своим жирным уродом!

В тот момент, когда слова покинули мои губы, я услышала, как мать тихо захлебнулась своим гневом. Её рука нашла цель, и удар пришелся в живот – боль обожгла все внутренности. Я даже не успела отреагировать, как вторая волна боли накрыла меня. Главное – не показать слабость.

Я сглотнула, пытаясь сохранить осколки достоинства, и с сарказмом произнесла:

– О, дорогая мамочка, ты умеешь делать вечер незабываемым. Ван Хельсинг может позавидовать.

Её реакция была моментальной. Она вскочила, заставляя меня почувствовать себя так, словно я ранила её своим холодным тоном. У меня не было желания сопротивляться – протест против этой обиды стоил бы мне слишком много.

– Ты знаешь, что я сделала для тебя? – закричала она, забывая про всю свою собственную вину. – Как ты смеешь мне так говорить?!

Но слова принадлежали уже не мне. Я знала, что ее гнев – это пустое место, в которое она запихивала свои страхи и боль. Я просто имела неосторожность стать одной из ее мишеней.

– Я не просила тебя меня рожать, – мои слова звучали как пуля, разрывающая тишину.

Почему-то я всегда думала, что любовь мягкая, будто облака: пушистая, теплая и уютная. Но жизнь с матерью сыграла злую шутку. Я оказалась в этом аду, где её гнев рассыпался, как острые осколки стекла, и каждый раз, когда она оборонялась от своих страхов, я становилась мишенью.

Я усмехнулась с горечью, когда её истерический скрип напоминал мне о том, что когда-то мы смеялись вместе. Я вела внутренний диалог, в котором, конечно же, выигрывала я.

– Сделала бы аборт и ебалась дальше, – эти слова проскользнули сквозь мои зубы, оставаясь укорененным нокаутом в её истерике. Они были пропитаны черным сарказмом – коронкой неудавшейся шутки.

Но в этом всём не было смысла. Я знала это. Знала, что мстить не получится, что в её гневе скрыты глубочайшие травмы, а я всего лишь случайная жертва в её крошечном мире полном страха и мучений. Я развернулась, мускулы напряглись, и внутри, где ещё теплились искорки надежды, вдруг вспыхнул хаос.

Бежать! Да, бежать – единственная мысль, что могла спасти мое естество. Но дверь казалась такой далекой! Я бросила взгляд назад и увидела её. Её лицо, искаженное злобой, стало красной маской среди серого, неторопливого света.

Но, как только я сделала один шаг в сторону выхода, она, словно демон, выскочила из своего ступора. Схватив меня за волосы, с ходу оттолкнула назад. Я рухнула на пол, и вдруг как будто замедленные кадры показали мне – новая волна боли. Мой висок встретился с холодным железом батареи, и вдруг все звуки померкли, оставив лишь глухой вой. Чисто физическая боль – ещё один слой на мою иссушенную душу.

Я лежала, прижимая ладонь к виску и внимая техно-музыку её ненависти. Она не могла меня достать здесь, на полу. На самом дне пропасти я почувствовала, как камни, брошенные в мой мир, начинают трескаться и падать.

– Неблагодарная, малолетняя тварь! – закричала она, но её слова только рассыпались в воздухе, словно пыль.

Я просто закрыла глаза и улыбнулась. Здесь я могла быть свободной, свободной от её гнева, свободной от этой жизни, где я больше не была её мишенью. В тишине, хоть и зияющей, я решила, что за пределами этой боли есть что-то ещё. И, возможно, это что-то когда-нибудь найдёт меня.

Когда моя невменяемая мать, как обычно разразившись очередной тирадой ненависти, покинула мою, если можно так назвать, комнату, я взяла паузу. В такие моменты мне казалось, что время замирает. Всё затихало – только звук удара сердца эхом раздавался в ушах. Я встала с пола и, убрав руку с виска, заметила на пальцах кровь. Черт б ее побрал! Вот так-то, вместо того чтобы снимать стресс азбукой нотариальных клятв, я получила «окровавленную версию».

Скорее всего, мне стоило бы забеспокоиться о том, как сильно это ранение отразится на моей психике. Но вместо этого я просто схватила рюкзак, не обращая внимания на боль. Эта боль казалась далеким эхом, уже не имеющим никакого значения. Как печать зла на моей судьбе, она стала обычной частью моих дней, и я научилась не реагировать на такие неудобства.

Я вышла из этой ссаной и вонючей квартиры с лукавой улыбкой, словно и не было ни прыжка в фобии, ни нахлынувшей ненависти. На пороге я не ловила в воздухе свои мечты; вместо этого я охотно отвергала мир, полный пропаганды радости и идиотизма. Лучше всего казалось только одно: наконец-то добраться до места, где мне не придётся оборачивать всплески её ненависти на себя.

Мои ноги стали уверенными в своих намерениях, и каждое уверенное движение было шагом в сторону свободы. Я направилась к выходу, хотя и не знала, куда именно. Внутри у меня был лишь один вопрос: что за пределами этой, вонючей, затхлой жизни? Странное выражение сквозило легкостью, как утренний ветер, шевелящий листья.

Я шла по улицам, не слушая шум города, словно он был одним большим ульем, из которого мне нужно было вырваться. Каждый шаг приближал меня к новой реальности, где вместо резких слов были мягкие перезвоны. И, возможно, я была готова к этому перевороту – перевороту, который хоть ненадолго заставит меня забыть о её ненависти, о капле крови на пальцах и той яме, что успела вырыть в моем сердце.

Возможно, это что-то, о чём я думала – мечты или надежды – когда-нибудь всё-таки найдут меня. Я готова была это ждать, колючка за колючкой, как упрямый цветок в ворованной земле.

Уверенными шагами я дошла до особняка премиум класса моей подруги Хлои. О, как же мне сейчас не хватало уюта собственного дома, откуда бы меня никто не вышвырнул, как старую куклу. Висок нещадно болел – спасибо большое моей невменяемой матери. Я глубоко выдохнула, стараясь выбросить из головы мысли о недавней ссоре, и направилась к дверям.

Неуверенно постучав, я сразу услышала приближающиеся шаги. Вот дверь открылась, и по ту сторону дома стояла её мать, миссис Эмма Бэнкс, с лицом, как будто она только что ощутила запах тухлой рыбы. Она пренебрежительно оценила меня с ног до головы и крикнула в сторону дома:

– Хлои, детка, к тебе пришли.

Исходя из её интонации, можно было подумать, что мне совсем не рады. Ладно, ничего нового. Пока Хлои шла, я мельком успела рассмотреть её мать. Те же белоснежные волосы, накачанные от постоянной работы у одного и того же парикмахера, и абсолютно одинаковое лицо, только миссис Бэнкс старше на пару десятков лет и с некоторой добавкой брезгливости. Глядя на них, задумываешься, не выращиваются ли такие женщины как грибы – под светом софитов и с комплектом по уходу за кожей.

Наконец-то Хлоя появилась, как луч света в этом зловонном царстве. Миссис Бэнкс, одаривая меня еще одним неприязненным взглядом, удалилась, словно кулуарный злодей, оставляя сюжет с подружками на второй план. «Ты просто сама не знаешь, как строить сценарий, – подумала я, проходя в дом.

Я всегда чувствовала себя здесь неуютно, хотя, по крайней мере, это единственное место, где нет моей матери-алкашки, и я могу хоть ненадолго почувствовать себя в безопасности.