«Это не причина, чтобы расслабляться!»

Филипп думал, в частности, о Люсетте, которая продолжала наведываться почти ежедневно. Он переносил ее любезность, в то время как наверху, снедаемая ревностью, Раймонда нетерпеливо прислушивалась к разговору, улавливая из него лишь обрывки фраз, которые, впрочем, всегда истолковывала превратно.

Эти мгновения были самыми тягостными. Одним ухом он рассеянно слушал гостью с ее уверениями в дружбе, другим – напряженно исследовал тишину на этаже. Это своего рода раздвоение подвергало его нервную систему тяжелейшему испытанию, тем более что Раймонда всегда устраивала ему после этого сцену. Она все усложняла своей необоснованной ревностью, тогда как в остальном дела шли прекрасно.

– Теперь дело закрыто окончательно. Полиции нечего больше искать, и если ты будешь достаточно благоразумна и осторожна, мы скоро покинем постоялый двор, – сказал он, вешая пальто в прихожей.

Раймонда последовала за ним, шаркая по ковру туфлями без задников. Она жила в неглиже, не одевалась, красилась лишь слегка, убивала время, занимаясь немного домашним хозяйством или читая журналы, которые Филипп привозил ей из Парижа. Из Парижа он привозил также часть продовольствия, дабы не возбуждать любопытство местных торговцев.

Он поднялся наверх, чтобы переодеться. Раймонда поднялась вслед за ним. Она все время преследовала его, как тень, ходила вокруг, молчаливая, явно вынашивая что-то недоброе.

– Расставание было мучительным, – вдруг произнесла она полусерьезным-полушутливым тоном.

Сначала он подумал, что она говорит о захоронении, однако она уточнила:

– На тротуаре… вы никак не могли расстаться. Притворившись, что не слышит, он надел свою домашнюю куртку и развязал галстук.

– Взявшись за руки, как двое влюбленных. Трогательная сцена.

Он яростно пнул ногой стопку журналов, валявшихся на полу спальни, подождал, пока она метнет в него еще две-три бандерильи, и пошел в наступление:

– Ты кончила?.. Я могу говорить?.. Хорошо… Так вот, давай посмотрим фактам в лицо и не будем бояться слов. Мы с тобой сообщники… Связаны одной веревочкой. Зависим друг от друга… Я пытаюсь быть объективным… Улавливаешь?

Он дал ей время переварить посылки своего доказательства и продолжил:

– Даже если бы Люсетта и нравилась мне, неужели ты думаешь, я настолько глуп, что стал бы так рисковать, становиться ее любовником, чтобы все испортить?

Вместо того чтобы погасить огонь, он раздул его еще больше.

– А! Значит, ты этого хочешь! – завизжала она.

– Чего хочу?

– Стать ее любовником!

– Да нет! Отказываюсь!

Его ошеломляла, обезоруживала эта чисто женская логика, оперировавшая своими собственными аргументами.

– Ты только что признался, что она тебе нравится.

– Я сказал «даже если бы она мне нравилась», – поправил он в последнем всплеске доброй воли. – Я говорил в условном наклонении… Чтобы ты поняла, что даже в том случае…

Он прочитал в глазах Раймонды, что в который уже раз напрасно теряет время, пытаясь рассуждать здраво. Он не смог удержаться от обидных слов.

– Ревнивая женщина – глупая женщина.

Он подчеркнуто развернулся на каблуках и, выходя из спальни, обронил:

– А я не выношу глупости!

Она издала крик раненого животного, побежала за ним, настигла его на площадке. Ее взволнованное лицо было залито слезами.

– Мой милый… мой милый, прости меня… Ты прав, я глупая… потому что я тебя люблю. И злюсь я не на тебя, а на нее… Слова обогнали мои мысли… Ты мне веришь, скажи? – Униженно, жалобно, она умоляла, изо всех своих сил надеясь на его милость. – Ты же знаешь, я тебе верю… Поступай, как считаешь нужным… Я не буду больше устраивать сцен… Обещаю тебе…

– Ладно, ладно, – сказал он, чувствуя, как его раздражение идет на убыль. – Мы напрасно терзаем друг друга. Ты прекрасно знаешь, что я тоже люблю тебя, ведь так?

Раймонда согласно кивала головой, убаюканная этим ласковым голосом, нашептывавшим ей вечные слова любви. Она закрыла глаза, и он прильнул своими губами к горячим векам, у которых был вкус подсоленной воды.

– Все кончено… Не плачь больше…

– Хорошо, видишь… Я больше не плачу.

Она тянулась к нему заплаканным, но уже просветлевшим от вновь обретенного счастья лицом. Последняя слеза отделилась от крыла носа и скатилась по изогнутой морщинке к уголку рта.

В ней не осталось больше ничего от той модной картинки, которой она всегда старалась казаться, но, походившая больше на самку, чем на женщину, в этом неряшливом наряде, она казалась только более желанной. Не говоря ни слова, Филипп обнял ее и грубо привлек к себе…

На первом этаже долго-долго, как в покинутом жильцами доме, звонил телефон…

В директорском кабинете задребезжало переговорное устройство, и в громкоговорителе раздался едкий голос секретарши:

– Месье Филипп Сериньян не отвечает… Я и вчера звонила два раза, безуспешно.

Директор пухленькой ручкой погладил свой подбородок хорошо упитанного пятидесятилетнего мужчины.

– Хорошо! – сказал он. – Отпечатайте для него письмо.

Он развернул голубую картонную папку и принялся диктовать:

«Месье Филиппу Сериньяну… Адрес вы знаете… Предмет: покупка вашего участка, находящегося в Ландах… Адрес вы также знаете…»

Он замолчал и склонился над четырьмя листками, из которых состояло все досье.

«Я готова, месье», – продребезжало в переговорнике.

Директор откашлялся, прищурил свои заплывшие жиром глазки и на одном дыхании продиктовал:

«…Вследствие нашего соглашения и ввиду окончательного подписания купчей, которое должно состояться через несколько недель, мы были бы очень вам признательны, если бы вы связались либо с нами, либо напрямую с мэтром Маржеридом. Последний укажет вам, какие документы необходимы для составления купчей, и назначит вам встречу в удобное для вас время. В ожидании ответа и т. д. и т. п.».

Секретарша перечитала письмо. Директор дал добро, затем, в последний момент, передумал:

«В вежливой формулировке засвидетельствуйте наше почтение мадам Сериньян!»