Знакомая предпраздничная радость овладела Костей, слова брата донеслись до него будто откуда-то издалека, и страшного смысла их не хотел понимать Костя. Хотелось только лететь так по мягкому снегу, смотреть на зеленым блеском сверкающие звезды, теплее закутаться в шубу и радостно вспоминать: вот от этой поляны поворот, потом амбар, потом роща, пригорок, за пригорком деревня, потом мост и усадьба.

Старый амбар, темневший на опушке, вызвал детски-жуткое воспоминание о разбойниках, о таинственной белой собаке, которая как-то в сумерках гналась за Костей и Шурой. Быстро скатили с пригорка, так что сани чуть не кувыркнулись в сугроб.

– Тише ты! – закричал Алексей, а радостное волнение все сильнее охватывало Костю.

Мелькнули темные избы деревни с редкими лампадами в окнах; лениво залаяли собаки на задворках, и уже на пригорке, за рекой, затемнели деревья парка, и далекий огонек засиял путеводной звездой.

– Вот и Курганово, – сказал Алексей. – Тихая пристань.

– Аккуратно доставил. Не более получаса ехали. Барыня со мной ездить опасаются, – с гордостью говорил Василий.

Он привстал, гикнул, и вскачь понеслась тройка по мосту, в гору, по аллее в красные ворота усадьбы, и как вкопанная остановилась, осаженная сильной рукой, у крыльца, занесенного снегом.

В окнах замелькали тени.

С трудом отворилась дверь, заваленная снегом; горничная в наколке и фартучке со свечкой в руках выскочила на крыльцо; из кухни с фонарем бежал работник вносить чемоданы.

Седенький, розовенький, маленький Андрей Павлович в ваточной куртке приветственно топтался в передней.

– Ну, молодцы, молодцы, что приехали, не забыли нас, стариков. Да который же Константин? Вырос, батюшка, не узнал, – радостно бормотал он.

Мария Петровна кричала из гостиной:

– Андрюша, зачем полез в переднюю? Простудишься, дай им отогреться.

Горничная с трудом стащила тяжелые шубы.

– Ну, здравствуйте, милые, здравствуйте, – обнимал то одного, то другого Андрей Павлович.

– Простудишься, Андрей! – еще раз закричала Мария Петровна, но не выдержала и сама тоже пошла в переднюю навстречу гостям.

– Господи, Костик, усы отрастил, – прижимая Костю к себе, восклицала она. – А ты, Алексей, дай-ка посмотреть на тебя. Да ты, батюшка, стареть начинаешь. Плохо смотришь и височки того…

Костя взглянул на Алексея и будто впервые заметил нездоровую желтизну лица, круги под глазами и уже редеющие черные волосы, на височках чуть-чуть седоватые. Только красные тонкие губы из-под узких подстриженных усов улыбались как-то по-детски, жалобно.

– А все-таки молодец еще Алексей, красавец, – окончив осмотр, сказала Мария Петровна одобрительно.

– Года уже подходят, ничего не поделаешь, ma tante, – нагибаясь к руке теткиной, вымолвил Алексей.

– Ну, что мы толчемся здесь. С дороги устали? Хотите умыться? Лиза, проводи молодых господ в их комнаты. А где же Шура? – говорила суетливо Мария Петровна.

– Барышня у себя, поправляются, – ответила горничная.

– Вот что значит кузены приехали. Пошли теперь бантики, ленточки, – смеялся Андрей Павлович.

– Вы-то не очень долго прихорашивайтесь, – кричала Мария Петровна молодым людям, которых Лиза повела по широкому, весь дом разделяющему на две половины коридору.

– Вот сюда пожалуйте. Не надо ли почистить чего? – открывая дверь, сказала Лиза.

– Нет, краля писаная, ничего нам пока не нужно, – весело ответил Алексей.

Комнат было две. Первая, проходная и поменьше, – для Кости, вторая, угловая, – для Алексея. В каждой стояло по столу у окна, умывальнику, комоду и большой деревянной кровати с высокими пуховиками и горой подушек. Низкие потолки, тепло натопленные печи и голубенькие занавески на окнах придавали им вид уютный.

– Хорошо возвратиться блудному сыну в лоно родительское, – сказал Алексей. Уже умываясь, вытирая лицо, он закричал из своей комнаты:

– А старики ничего еще, бодры. Заметил реформу: хорошенькую горничную тетка завела, значит, его превосходительство уже того – безопасен. А в прежнее время на этот счет было строго.

– Если вы думаете, что у меня не слышно, то ошибаетесь. Между нами есть дверь и в ней щели, – донесся вдруг из-за стены звонкий, знакомый и вместе чем-то странный голос.

– Вот так попались. Недурно для начала, – захохотал Алексей. – Тысячу извинений, Шурочка, милая. Такая маленькая и подслушивает мужчинские разговоры.

– Во-первых, я не такая маленькая, как вам представляется по детским воспоминаниям. Во-вторых, не я виновата, что все слышно, будто вы у меня в комнате. Вот кто-то снял сапог и бросил на пол, правда?

– А что я сейчас делаю? – весело ответил Алексей.

– Что-то бесшумное, во всяком случае.

– А подсмотреть нельзя?

– К счастью, с моей стороны стоит у двери шкаф.

– А вы знаете, кто с вами говорит, кузиночка?

– Слава Богу. Кто у нас говорун и крикун. Константина Петровича пока не слышно, не видно; не заснул ли он, сняв сапоги?

Действительно, Костя, сняв один сапог, так и остался сидеть на постели, вслушиваясь в милый, чем-то новый голос, и какая-то тягость овладевала им от этих веселых слов.

– Ах, Александра Андреевна, простите своему престарелому дяде фамильярность – он назвал вас по старой привычке Шурочкою, – болтал Алексей.

– Ну, хотя вы мне и не дядя, переодевайтесь скорее, а то мама, наверно, уж волнуется за свой ужин.

Молча и поспешно окончили братья свой туалет. Только выходя в коридор, Алексей сказал, понизив голос:

– А Шурочка, кажется, бойкая стала. Эти девчонки быстро развиваются. Интересно.

Костя сумрачно промолчал.

Все уже сидели за столом в столовой: Мария Петровна, Андрей Павлович, напудренная и принаряженная старая гувернантка мисс Нелли и Шура. Она сильно изменилась, и не только выросла, похудела, казалась, несмотря на свои 17 лет, почти взрослой, но как-то и улыбка, и глаза, и голос, и какая-то развязная веселость, с которой она встретила кузенов, – все представилось Косте чем-то иным, чем в той быстрой, шаловливой девочке, которая так смущала его уже два года тому назад.

Когда, подавая руку, Шура, насмешливым взглядом окинув его, сказала: «Вы изменились, Константин Петрович», – Костя так смутился, что не нашелся что ответить. Зато Алексей отвечал весело:

– А вы-то как, Александра Андреевна. Прямо смотреть стыдно. Мы ей, как деточке, шоколадцу с фруктами привезли, какой уж тут шоколад: придется позорно самим есть. Разве мисс Нелли поможет.

– О, какой шутник, какой шутник! – смеялась мисс, привыкшая считать Алексея за остряка.

Ужин, как всегда в первый вечер приезда гостей, долго ожидаемых, но уже не совсем привычных, прошел несколько напряженно. Костя сумрачно молчал, мучаясь своим смущением и не понимая его.

Один Алексей болтал без умолку, рассказывая о столичных новинках, городских сплетнях, новых лицах, последних балах и театрах.

Задумчиво отклонившись на спинку стула, слушала Шура слова офицера, не отрывая глаз от него. Костя же, поймав ее внимательный и восхищенный взгляд, готов был заплакать.

Мучительным был для него этот первый вечер в Курганове, о котором так сладко и давно мечталось ему.

Даже некоторое радостное облегчение почувствовал Костя, когда Мария Петровна объявила наконец:

– Ну, успеете наболтаться. Еще будет день, а теперь спать, спать. Завтра рано вставать. Еще столько работы, и елку украшать.

– А вы не бросили своего пения, кузиночка? – спросил Алексей, задерживая Шурочкину руку в своей, когда уже в коридоре они стояли каждый у своей двери.

– Нет, – ответила та, и почему-то яркий румянец залил тоненькое, будто восковое лицо.

– Ну вот, отлично. Я привез куплеты из новой оперетки. Завтра попоем. Да? – И какая-то нежная насмешливость была в его взгляде и словах.

Костя неловко, молча поклонился и первый вошел в свою комнату.

Костя сумрачно раздевался. Алексей прошелся по комнатам несколько раз. Вид у него был рассеянный и мечтательный, так что несколько неожиданны были его слова: