Внезапно почти у каждого появились мобильные телефоны. Лиля еще помнила, как зажиточный студент Миша, учившийся с ними на первом курсе, горделиво бахвалился огромной трубой с антенной, перемотанной скотчем для пущей сохранности. Он многозначительно набирал номер и, делая полные важности глаза, вещал в трубку:
– Алло, привет, звоню тебе с моего нового зубила. Просто вещь!
Округленные глаза студентов вокруг с затаенным восхищением следили за диковинным достижением цивилизации. Сами они, чтобы связаться с домом, ходили на далекую почту и, отстояв длинную очередь, заказывали кабинку для разговора. Затем, прокручивая тугой круг с треском ожидания, ждали в ритме гудков родной голос в душной влажности стесненного пространства. Миша не был против нарушения интимности собственных телефонных разговоров, он скорее целенаправленно набирал аудиторию для своих громких публичных понтов. Когда мобильные телефоны стали доступным способом связи, парень использовал свой первый раритет для раскалывания скорлупы и ласково величал «Орехокол».
На улице появились люди, разговаривающие сами с собой. Это настолько непривычно искажало привычную повседневность, что мир выглядел немного съехавшим с катушек. Привычная коммуникация была нарушена. Возможность найти каждого человека в любое время сужала границы добровольного одиночества и провоцировала трагедию кажущегося многообразия. Человек в широком доступе был обесценен. Он уже не казался сокровищем, которое можно утратить и не обрести заново. Возможность легкого достижения породила предсказуемое равнодушие.
Лиля окончила университет и тут же приступила к работе по распределению в своем родном городе. Подъем строительства в нулевых был колоссальный, бурлящие новые деньги порождали повышенный спрос на проектирование. Но чистое творчество так и осталось непризнанным. Идею диктовали сами заказчики, архитектор зачастую оставался в стороне. Частные бизнесмены организовали маленькие архитектурные конторы за деньги советского времени, сохраненные, благодаря связям и знанию о будущем крахе. Некоторые проектные бюро и салоны мебели опирались на кровавые финансы 90-тых. Бывшие лидеры бандитских группировок тешили самолюбие своих жен и любовниц, приобретая им дорогие игрушки. Пассии криминальных авторитетов не обладали талантом и вкусом, но имели отменное самолюбие, помноженное на апломб и снобизм. Излишняя самоуверенность и желание выглядеть хозяевами жизни выливались в безденежное издевательство над нанятыми работниками и вульгарные оскорбления. Профессионализм стал жертвой невежественных нуворишей. Попытка оспаривать пожелание хозяина приравнивалась к увольнению. Капитализм постепенно прорастал в своей искаженной, кичливой форме на белорусской земле. Начинался безнравственный вертеп первого поколения плутократов. Искусство подчинилось насилию товарооборота и неразвитому вкусу, наемные творцы сами стали орудием производства. Это вылилось в уродливый облик вычурных интерьеров и пошлую несоразмерность зданий. Мнение профессионала подавлялось нажимом хозяев жизни. Доверие и уважение основывались только на количестве награбленных денег. Сам художник был неизменно нищим в своих духовных исканиях. Следовательно, он не имел слова или выбора. Творец подчинялся или оставался за бортом жизни. Угодничество и смирение стали привычным лицом сытого начала века.
Появились интернет и первые соцсети, произошел выход на новый уровень информационной мягкой силы. Зло подавления сознания постепенно расставляло свои терпеливые капканы, хватая неискушенные души в притягательную сеть. Это было время паучьего ожидания, коварной игры на будущий результат без излишних усилий. Никто еще не знал, что первые шаги неведомого чудовища станут началом воспитания предсказуемого поколения. Первый пользователь тщательно рассматривался под стеклом, расчленялся на отдельные желания и запросы, старательно направлялся на потребление и разделение с реальным миром. Лакомая новая игрушка, убивавшая время, самый бесценный ресурс человеческой жизни, постепенно приводила к полной зависимости. Редко кто действительно пользовался накопленным знанием человечества в информационном пространстве, обычно люди сжигали часы и годы в бессмысленном баловстве различных социальных сетей.
Объем информации отрицательно влиял на нервную систему. Люди часто становились раздражительными и агрессивными по неизвестным причинам. Изменялся даже гормональный фон человека. Решение почти всех вопросов в режиме онлайн провоцировало безразличие к собственному внешнему виду и превращало многих людей в асоциальных личностей и психопатов, они стремительно деградировали. Скорость поиска унижала величие результата. Память стала не самым важным инструментом человечества, ее заменил бездумный набор текста в браузере. Утрачивалась мотивация к созиданию, наращивался инстинкт бессмысленного потребления. Капитализм вооружился интернетом, чтобы убить творца и стереть уникальные проявления и различия между людьми. На планете, где умер последний художник, разум превращается в пластилин, а вечность в культ скорости.
И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих (Матф.4:3)
ЧАСТЬ вторая
Давид
I
Достаточно ли для того, чтобы влюбиться, видеть только текст в интернете? Кто в параллельной вселенной отвечает тебе? Зачем? С какой целью? И почему возникает чувство, когда человек сидит просто наедине с самим собой напротив монитора? Парадоксальность виртуальных свиданий состоит в том, что чем больше пользователь общается в сети, тем сильнее его изоляция, тем более он одинок. Это уже не любовь к конкретному человеку, это привязанность к своей собственной фантазии и символизму. Ведь именно внутренний мир реален, внешний лишь следует за ним. Фальшивое ощущение взаимной связи рождает эпидемию замкнутости в глобальном масштабе. Человечество тратит бесконечную энергию на общение в сети, и у него просто не остается времени на крепкие, искренние и по-настоящему близкие отношения.
Вероятно, сама суть социальных сетей заключается в том, что они умышленно превращают уединение в болезнь и, усугубляя ее течение, предлагают сомнительное лекарство. Даже обычное состояние человека, намеренно обостренное, выступает ресурсом для накопления капитала. Иллюзия бытия, пузырь отношений, капкан реальных чувств – все это олицетворял новый вид массового развлечения. Социальные сети выступали в качестве спасательного круга в ледяном океане. Они замазывали прохудившееся судно одиночества пеной иллюзий.
Лиля зашла на страницу к Давиду случайно. По иронии судьбы это был День святого Валентина. Редко кто обращал внимание на новый праздник в то время, маркетологи в Беларуси еще не прибрали его к рукам и не обременяли влюбленных обязательными покупками в угоду потреблению. Лиля очень тосковала по связям, утраченным после студенческих лет. Интернет помогал заглушить печаль и связаться за считанные секунды с людьми, к которым она привыкла и без которых жизнь в городе детства казалась пустой. Первые платформы для общения в оглушительной новизне непривычной коммуникации открывали легкий доступ к потерянным друзьям. Все они сидели там, увлеченные нестандартным способом связи. Она просто ввела данные о годах обучения в университете, и список знакомых лиц расцвел в многостраничном одобрении фотографий и имен.
Лиля могла встретить Давида в темных коридорах высшей школы, общем лекционном зале, многолюдном кафетерии. Она имела возможность улыбнуться ему на скамейке в тени липовых деревьев возле главного корпуса, расслышать его голос в мерцании гитарных струн в общежитии. Ведь они учились почти вместе, Давид был старше всего на год. Но реальность обманула ее, она украла возможную встречу и предложила только абстрактную картинку в сети. Это был необычный портрет, рисунок женского лица, выполненный с выразительной грацией линий. Штрихи трепетали в лаконичном минимализме. Из одной черты, проведенной по бумаге, рождалась идеальная красота. Оболочка плоти растворялась в эмоциональности и смелости, выпархивала духом свободного искусства. Это было прямое отражение минимализма Пикассо, переведенное на современный язык.
