Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них (Матф.6:28–29)

Посвящаю моему другу, превратившему ночь в утро.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Лилия

I

Говорят, что первая лилия на Земле проросла из слез Евы, когда та покидала рай. Но, как известно, где находится глубокое раскаяние, там и следует искать обильные слезы. Кто знает, почему Ева с таким отчаянием принимала свой первый свершившийся акт свободной воли? Это остается загадкой для современного мира. Мира, предавшего забвению слово «смирение».

Едва ли Евгения Александровна, мать Лилии, думала о смирении всего человечества, когда назвала свою дочь этим именем. И уж точно она не приносила прощальный дар небесам за ошибки прошлого. Она просто жила в Беларуси всю свою сознательную жизнь и никогда не была за ее пределами. Что самое удивительное, она в этом вовсе и не нуждалась, ни разу не испытав томительной грусти или разочарования от скуки и однообразия окружающего мира. Стабильность, цельность, правильность и систематичность действовали на нее неизменно успокаивающе. Дальние горизонты никогда не влекли призрачным совершенством. Евгения Александровна с неизменной готовностью и упоением довольствовалась необходимым минимумом бытия во времена Советского Союза. Она могла дышать, улыбаться и чувствовать достаточный уровень равенства и свободы. Свобода не угнетала ее как Еву, потому что эта свобода была иного сорта. Независимость Евы возникла в результате падения и явилась как горькое отрезвление и потеря зоны комфорта. Свобода матери Лили была спланированная и цельная, как утренняя гимнастика или пионерская линейка. Евгения Александровна в принципе отметала избыточные терзания разума. Именно поэтому имя дочери не возникло в честь потерянного рая дореволюционной России. Россия в новом переплавленном состоянии Союза Советских Социалистических Республик вполне соответствовала бодрости ее молодых мускулов и непоколебимости убеждений. Мать девочки просто была счастлива. Она просто любила свою страну. Она просто не знала мнимых привилегий прошлого и поэтому не ощущала вкуса нисхождения. Потому что само нисхождение самым неожиданным образом может стать заменой истинному раю для непосвященных и превратиться в спелое счастье.

Первое счастье Лили не было спелым и громким. Робкий луч солнца вкрадчиво проскользнул в сумрак палаты родильного отделения. Смущаясь и съеживаясь, прошел сквозь старую деревянную раму окна, вкрадчиво обогнул щербатую небрежность зеленой стены и плеснул теплым дождем в лицо ребенка, лежавшего на руках Евгении Александровны. На короткий миг матери показалось, что головку ее малышки окружает нежное сияние. Сознание матери еще не вполне восстановилось после пережитых физических страданий, и красота момента спустилась на нее как мистическое откровение. Возможно, первое в ее четкой и рациональной жизни. Евгения Александровна с жадным отчаянием прижала младенца к своей груди и прошептала внезапную молитву человека, который всегда был далек от религий и чудес мира:

– О, мой белоснежный, сияющий цветок. Моя маленькая крепкая девочка. Ты так похожа на лилию в саду моего детства. Как хорошо и тихо там было. Я упивалась летней безмятежностью сада. И воздух был пропитан чистотой, надеждой и свежестью. Ты будешь подобна белому цветку на нашей белой русской земле. Твои волосы будут светлыми как крылья ангела, а лицо прекрасней утренней зари. И ты будешь всегда озарять весь мир своим трепетным сиянием и красотой.

Так редкий осенний проблеск света определил судьбу имени ребенка. Восторженная речь матери, вероятно, так и не была услышана небесами. Евгения Александровна всегда обладала броской и пленительной внешностью. Ее белоснежная копна волос и идеальные пропорции всего тела сформировали высокую самооценку с ранних лет. Женщина всегда выделялась на фоне сверстниц. Мужчины неизменно попадали под влияние ее чар самым естественным способом – просто первый раз увидев ее. Она никогда не прилагала усилий, что понравиться кому-нибудь. Любовь и преклонение людей рядом приходили к ней легко и непринужденно. Возможно, именно эта простота и сформировала ее философию отношения к миру. Она никогда не испытывала страданий от неразделенной любви или дружбы, и ее чувства всегда встречали отклик и одобрение. Лодка ее жизни, спокойная и уравновешенная, плавно скользила по морю жизни без штормов, тревог и волнений. Все восхищались ей и пытались приблизиться к такому явному физическому совершенству. Но именно эта цельная основа жизни сформировала избыточную категоричность суждений по отношению к другим людям. Если человек испытывал сомнения, падал и ошибался, придавленный тяжестью несправедливости, Евгения Александровна редко приходила к нему на помощь. Она предпочитала просто отчитать его и назвать слабым, не понимая милосердия и жалости в целом. Если они и приходили к ней, то в довольно искаженном виде избыточной сентиментальности. И только в случае, если это затрагивало ее личную природу и интересы.

Страдания других людей действовали на нее так же мало, как планеты действуют на Солнце. Они иногда незначительно волновали верхний слой восприятия, но эффект был слишком слабый, чтобы существенно возмущать поток эмоций в самих недрах. Она и не догадывалась о том, что горячая плазма Солнца сама очень чувствительно реагирует на крошечные силы извне. Иногда небольшого импульса бывает достаточно для того, чтобы возмущения начали колебаться. И это колебание в конечном итоге также устанавливает ритм, при котором магнитное поле меняет полярность Солнца. Незнание никогда не избавляло людей от ответственности. Со временем устойчивая полярность Евгении Александровны тоже дала трещину и обратилась в хроническое расстройство. Но в легкомысленную эру поверхностного восприятия и накапливания колебаний она не задумывалась об этом.

Лиля в детстве явилась полным разочарованием для матери, букетом из всех тех качеств, которые были противны Евгении Александровне. Все ожидания по поводу красоты обратились в одно сплошное разочарование. Девочка росла тощей и нескладной. Ее лицо словно было соткано из неправильностей и изъянов. Возможно, только глаза, влажные, темные, полные робкой тайны и любопытства, придавали некоторый шарм ее облику дурнушки. Но для Евгении Александровны этого было слишком мало для признания. Как и было недостаточно заурядного цвета волос ее дочери. Они были просто каштановые, без всех пленительных свойств и исключительности.

Но даже не внешность девочки являлась главным раздражителем для матери. Лиля никогда не обладала твердой и спокойной уверенностью матери. Она с самого детства была рождена с осознанием страданий вокруг и была насквозь пропитана сомнениями. Боль окружающего мира колола ее и рвала на части. Эта же боль служила источником бессонных ночей и постоянных мечтаний. Лиля была наделена слишком обостренной чувствительностью. Она словно родилась без кожи, и судороги раненого мира всегда являлись ее личными судорогами. Мать же дала четкое определение природе своей дочери:

– Она просто самый обычный невротик и с самого детства пьет мою кровь. Ни красоты, ни силы, ни здоровья. Вялая и зажатая до невозможности. А все потому, что я родила ее слишком поздно. Говорили же мне люди, да пока на свои грабли не станешь…

Лиля родилась, когда Евгении Александровне было около тридцати пяти лет. Сын, рожденный до тридцати лет (идеальный возраст для родов каждой советской женщины), был вполне удовлетворителен и по массе тела, и по характеру, и по состоянию физического и ментального здоровья. Да и в целом он был мужчиной. А уж с мужчинами Евгения Александровна всегда умела ладить и находить общий язык. На него мать девочки и решила переключить свою материнскую заботу и любовь. Лиля же осталась в одиночестве. Чему была несказанно рада. Ведь именно одиночество служило неизменным источником ее детского вдохновения. И только в нем она всегда чувствовала себя спокойно и уверенно. Она и не догадывалась о том, что если цветок способен вырасти в полном уединении, без света и полива, он непременно становится сильным.