– Что ж, – Михаил беспечно облокотился о стол, выгнув грудь и задумчиво пыхнул, – я бы назвал это историей любви, недопонимания и предательства, а также страстей в мире людей и богов!

– Как интересно! – ахнула крестьянка. Матрене определенно была очень приятна эта беседа, ведь Кисейский еще ни разу не видел, чтобы ее глаза сверкали так ярко, а голос звучал так пестро и жизнерадостно. – Я даже представить не могу, как прекрасен Зимний дворец!

Счастливое лицо Кисейского медленно перекосило в гримасу тревоги и раздражения, когда тот вспомнил случай, омрачивший его опыт в тот знаменательный вечер.

Все началось с того, как на входе в Эрмитажный театр чрезмерно напыщенная барыня начала оскорблять и высмеивать солдат драгунского полка. Дикая ховрячиха набросилась на Кисейского и его сослуживцев с бессмысленными усмешками, называя их «лободырными истуканами», глумясь над самим фактом того, что они были приглашены на оперу. Им всем было неприятно, но Кисейский был в ярости. К девятнадцати годам будущий следователь Тайной канцелярии прочитал всего Вальтера и знал наизусть «Мещанина во дворянстве». Поэтому Михаил не мог принимать пустые оскорбления своего интеллекта молча.

Болезненно тощая женщина носила безвкусное однотонное платье в обтяжку, а ее лицо было отбелено до неузнаваемости. Именно поэтому, усмехнувшись, Кисейский с гордостью сравнил ее с застывшей сосулькой свечного воска. Никогда в жизни его не покрывали большим количеством проклятий и угроз. От ярости тон сошел с лица барыни. Крючась как горящая ведьма, она кричала, что сделает все возможное, чтобы закрыть каждого из товарищей Михаила в штрафном батальоне.

Кисейский смотрел на нее с молчаливой усмешкой, но глубоко внутри его душа разрывалась от несправедливости и отчаянья. Его впечатлила опера, но это событие определенно затмило ее в голове сыщика. По какой-то причине подсознание экспедитора заставляло того вспоминать о беззаботном солдатском прошлом только хорошее. И ему нужно было сильно постараться, чтобы помянуть зло. Будто нырнуть в омут, чтобы достать его со дна реки.

Это началось десять лет назад. Началось, когда первое дело Кисейского на посту следователя Тайной экспедиции разделило его жизнь на «до» и «после». Показав, что такое настоящее зло, сделав все прочие его проявления незначительными, побочными вспышками в памяти Михаила. Такими как его низменный и очень отличительный стук…

– Да… – вздохнул оцепеневший и выбитый из колеи столичный гость. – Зимний дворец действительно прекрасен…

Матрена волнительно нахмурила брови, когда заметила, как сильно ее напарник изменился в лице. Проницательная крестьянка догадывалась, что их разговор заставил экспедитора вспомнить что-то плохое, хоть она даже не представляла масштаб рефлексии. Девушка знала, что хотела и должна была сделать.

– Михаил Святославович, – мягко и аккуратно произнесла она, подойдя к столу, – у вас все в порядке?

Эти слова заставили экспедитора прийти в себя, только ради того, чтобы перевести на крестьянку удивленный и такой уязвимый взгляд. Одним лишь вопросом Матрена заставила Кисейского полностью обезоружить себя и открыть перед ней душу. Вопросом, который закостенелый экспедитор не надеялся услышать никогда. О котором мечтал, но которого до ужаса боялся.

За окном засвистел сильный ветер, заставивший оконные рамы трещать.

– Да… – тихо соврал Михаил.

Матрена долго смотрела на Кисейского. Он смотрел на нее в ответ. Крестьянка слышала, что сказал экспедитор вслух, но она прекрасно знала, о чем он думал на самом деле. А Михаил знал, что она знала.

Наконец их взгляды разорвались. Немного побродив глазами по комнате, Матрена сжала маленький костлявый кулак и медленно постучала по столу, отбив первые ноты либретто Сумарокова.

***

Не прошло и получаса, как пустынный притвор деревянной часовни стал напоминать кабинет сыщика-конспиролога. Благодаря усилиям Кисейского и Матрены стены оказались увешаны десятками берестяных листов и предметов. Все они были пригвождены к срубу каплицы толстыми деревянными спичками для починки обуви.

Графические иллюстрации, изображавшие девушку с плетеным кузовком, проходящую мимо моста. Мужчину, стоящего напротив темной чащи. Другого старого мужчину, в ужасе убегающего от таинственной сущности по рыбацкому четвертаку и еще четыре таких обозначали семь исчезновений и, конечно, семь жертв. Спички, которыми каждый рисунок был прикреплен к стене, были обвиты длинными отрезками нити и вели к одному из семи предметов, олицетворявших места преступлений. Например, сухая сосновая кисточка обозначала лес, в котором без вести пропал лесоруб-Семен. Кусочек кальки был мостом, к подножью которого кубарем свалилась повариха-Ольга и так далее.

Наконец метафорическая и литеральная паутина расследования сходилась в сердце доски свидетельств. Семь нитей были стянуты в узел под большим вопросительным знаком, нарисованным на берестяном листе.

Такому необычному способу ведения дела Кисейский научился у одного причудливого сыщика-консультанта из Англии, с которым они вместе пытались выйти на след таинственного секретного общества. Визуализация беспорядочного вороха фактов в организованную паутину картинок и талисманов не только помогала с легкостью проследить роль и развитие каждого отдельного элемента. Она также делала участие в процессе расследования доступным любому человеку, на каком бы языке он ни говорил и каким складом ума ни обладал.

– Одноглазое Лихо… – насупив бровь, произнес Михаил Кисейский, ткнув пальцем в вопросительный знак в центре сети, – серийный душегуб, ответственный за похищение, нанесение тяжких увечий и, предположительно, убийство семи тяглых крестьян с первого по десятое декабря 1771 года.

Создавалось впечатление, будто экспедитор вел дневник, каким-то образом записывая все это несчетное количество информации прямо в свой мозг.

– Жертвы едва связаны, – продолжил он, – а убийца страшен и совершенно неуловим.

На этих словах Кисейский отвернулся от схемы и посмотрел на Матрену c любопытством. Как он и подозревал, взгляд незаурядной крестьянки, жаждущей ринуться в бой, сиял ничуть не тусклее.

– Насчет этого я бы сильно поспорила, Михаил Святославович, – воскликнула протеже. – Исходя из бесчисленных показаний, Одноглазое Лихо без сомнений имеет отличительный алгоритм поведения!

Крестьянка подошла к стене улик и широко расставила руки, будто ухватив за края массив знаний как простыню.

– Каждое из семи исчезновений связано с другими тем или иным образом, – продолжила девушка. – Например, мы можем быть практически полностью уверены в том, что Лихо полагается на завесу ранней зимней темноты или непроглядной метели, чтобы застать врасплох свою жертву и свести шансы ее побега к минимуму. Так он точно поступил с плотником-Тарасом, которого похитил в момент одного из первых сильных буранов или поварихой-Ольгой, которую дикий ветрище вообще сбил с ног!

Кисейский никогда не выглядел таким впечатленным и гордым, как в тот момент, когда простая крестьянская девушка пришла к столь непростому и детальному выводу. Проведя у завершенной карты улик чуть больше десяти минут, Матрена смогла составить и доступно разъяснить запутанную систему атак Одноглазого Лиха. Теперь она переводила восторженное дыхание и смотрела в мудрые глаза своего наставника, ожидая отклика.

– Изумительно! – воскликнул Михаил, будто проверяя решение арифметического упражнения. – Далее!

Девушка смутилась. Конечно, она была неимоверно счастлива поощрению экспедитора Тайной канцелярии, но одновременно чувствовала словно добыча, заработанная тяжким трудом, улизнула из ее рук. Но, конечно, она не была готова сдаться. Развернувшись к кластеру вновь, протеже принялась тщательно изучать улики по кругу, выискивая зацепки, которые могла упустить.

– По какой-то причине Лихо охотится только на крестьян, у которых есть семья! – заметила девушка.