– За… – хлюпая кровью, с трудом прошептал ремесленник, – что?

Монстр наклонился, закрыв снегопад затылком. Его единственный глаз прищурился с садистским удовольствием сквозь слой зловонной штопаной плоти.

– Не буди Лихо, – шевеля ошметками нижней челюсти, протянул демон зловещим болезненным хрипом, – пока оно тихо…

Звякнув ржавыми цепями в последний раз, жестокая нечисть приставила лезвие ножа к глазнице обреченного батрака! Секач погрузился в плоть и начал сползать вниз, медленно срезая человеческую кожу. Лазурное Марево проглотило истошный вопль Тараса, сделав его почти неотличимым от очередного порыва ледяного ветра…

***

Две недели спустя.

Колеса дорогого экипажа переваливались через холмы и скользили по паутине обледенелых ручейков. Искривленное отражение серых туч, практически полностью затянувших небо, плыло по позолоченным глухарям и бамперу купе. Упряжка из четырех белоснежных жеребцов лениво тянула карету Тайной экспедиции при Сенате по туманной низине Выборгской губернии.

С опаской раздвинув маленькие лиловые занавески, кто-то впустил в экипаж тусклые, но жгучие на контрасте, лучи утреннего солнца. Единственный пассажир кареты раздраженно прищурил тусклые и усталые голубые глаза, частично закрытые неухоженным занавесом пепельной челки. Михаил Святославович Кисейский, именитый экспедитор сыскного отдела Тайной канцелярии, держал курс из столицы. Его экипаж бросился в странствие по снежным пустошам после того, как Канцелярия получила таинственный донос от имени сельского старосты Лазурного Марева, ничтожного и забытого богом поселения на Малом Цветочном озере.

Выходец Смоленского драгунского полка, Кисейский занимал пост срочного экспедитора больше десяти лет и давно стал безразличен к ужасам кровопролития и изощренных пыток. Разоблачив десятки кровожадных изуверов, орудовавших в необъятных широтах Российской империи с начала правления Екатерины II, Михаил был способен без труда составить полный психологический портрет душегуба на месте преступления, не отвлекаясь на сантименты, омерзение и страх.

Возможно, поэтому Канцелярия поручила это дело именно ему.

Разгладив старый зеленый мундир, еще сильнее подчеркнув объем и небрежность своего взъерошенного жабо, Кисейский провел по лицу холодными пальцами, вытянув глубокие мешки под глазами. Экспедитор его уровня получал задания редко и имел возможность высыпаться, отдыхать и веселиться, сколько хотел, однако по жестокой иронии Михаил не имел ни малейшего желания делать это.

Время шло, и агент стал замечать эту закономерность все сильнее: с ростом стажа, ранга и уважения к его персоне, радости богемной беспечности становились для экспедитора глухими и блеклыми, бессмысленными. Год за годом приглашения на балы и игровые вечера копились под его дверьми, а дорогие испанские вина пылились в погребе.

Порой, хотя экспедитор и не хотел признавать это, он мечтал столкнуться с делом, которое не только заставило бы его пораскинуть мозгами, но полностью перевернуло представление о мире и ужасе еще один раз…

Экипаж увеличил скорость.

«Но!» – кучер подогнал лошадей, звонко взмахнув вожжами. Очертания неказистых избушек, проглядывавшихся сквозь хвойную изгородь, выплыли из голубого тумана.

***

Экипаж медленно полз по узким улицам Лазурного Марева, чтобы ненароком не поцарапать золотое покрытие глухарей о неровные срубы хижин. Улицы чудной деревушки были пусты. Кисейский подозрительно прищурил глаза, когда заметил неестественное движение ставней почти каждого окна вокруг. Они шатались из стороны в сторону, ведь кто-то держал их изнутри, не давая ветру открыть окна, и внимательно следил за дорогой каретой, боясь высунуться наружу.

«Очевидно, темные события последних недель неплохо усилили натуральную паранойю и страх крестьян Марева, обеспеченные многолетней изоляцией от внешнего мира» – обыденно задумался Михаил, застегивая верхнюю пуговицу мундира.

Версия Кисейского имела смысл. Находясь в сердце идеально-круглой снежной проплешины, гладко-вырубленной в сплошном лесу, он ощущал себя на спусковом механизме охотничьего самолова. Как лезвия капкана, заснеженные пики сосен и голых берез выглядывали из-за домов, готовые сомкнуть железную пасть и размозжить Марево и его жителей в кровавые щепки.

В последнее мгновение перед тем как экипаж миновал бедную деревянную церквушку, теснившуюся в ряду изб, пытливое периферическое зрение Михаила Святославовича заметило темный силуэт в единственном открытом окне часовни. Тощая женская фигура с длинными распущенными волосами, черными как уголь, проводила взглядом дорогую карету. Легкомысленно или со злонамеренной насмешкой, незнакомка сложила руки у груди и облокотилась о раму.

Экипаж затормозил у конюшни, неподалеку от земской избы. О подножку кареты стукнули высокие каблуки старых и неухоженных сафьяновых сапог, некогда ярко-зеленых, но затертых до бледно-изумрудного оттенка. Почесав щетинистый подбородок, успевший покрыться морозным инеем, экспедитор вытянул из-под сиденья дорожный погребец и сделал шаг вперед, технично погрузившись в снег по колено.

Дав отмашку кучеру, Михаил обогнул карету и с трудом разгреб путь к одной из многочисленных снежных траншей, чья сложная паутина являлась единственным маршрутом пешего передвижения по деревне. Внезапно экспедитор услышал хруст снега и человеческие голоса, доносившиеся из-за поворота траншеи.

Неровные шаги расписных ичигов, с высокого каблука до голенища усеянных диковинными цветочными узорами, чередовались со стуками дорогой трости, инкрустированной драгоценными камнями. Кто-то приближался к гостю Лазурного Марева такой уверенной и жизнерадостной, хотя хромой выступкой. На широких плечах коренастого мужчины тридцати лет лежала статная боярская ферязь, чьи кружевные рукава развивались за его спиной как плащ. На его голове сидела высокая горлатная шапка, приплюснутая и рассыпчатая, будто слепленная из маковых семечек.

Но самым выразительным элементом внешности энергичного боярина, несомненно, была его огромная и невероятно-пушистая борода. Белокурая, почти золотая как спелая пшеница. Большие янтарные зубы, скрещенные в легкомысленную улыбку, едва не сливались с волосяным покровом, выглядывая из-под густых усов хромого дворянина.

Кисейскому не пришлось думать долго, чтобы понять: к нему приближался земской староста.

Позади бородатого аристократа семенил тощий, сгорбленный мужичок, то и дело выглядывавший из-за плеча статного господина и донимавший того вопросами. Бесконечный лебезящий словестный поток прерывался лишь редкими односложными ответами главы деревни.

С первого взгляда Кисейский определил в призрачно-бледном заике зажиточного крестьянина, а может даже канцелярского работника при земской избе. Несмотря на то, что скрюченный смерд носил самый обыкновенный серый кожух и валенки, на его носу сидело сверкающее металлическое пенсне с регулирующей заклепкой. Это удивительное устройство коррекции зрения было крайне редким новшеством даже в знатных кругах. Сейчас же обыкновенный крестьянин то и дело прижимал его к переносице в перерывах между приглаживанием своей седой козьей бородки.

Двое остановились в нескольких метрах от конюшни. Легкий, перламутровый взгляд широкоплечего боярина столкнулся с непробиваемой и подозрительной лазурью зениц Кисейского, словно никогда не выходящих из режима анализа. Элегантно, насколько это слово применимо к волочащейся конечности, протянув по земле правую ногу и облокотившись о трость, солнечный мещанин поклонился особому гостю.

– Захар Романович Ячменник! – громогласным медовым тоном воскликнул он. – Земской староста Лазурного Марева, самого мирного и законопослушного поселения Выборгской губернии и всея Руси!

Протянув вперед ладонь, ожидая хоть намека на рукопожатие от мрачного экспедитора, Ячменник почти сразу виновато отдернул ее с неловким смешком. Он был поражен и сбит с толку бессменно-сухим и отдаленным взором молчаливого оппонента.