Впрочем, Приклонский радовался преждевременно: всему этому не суждено было сбыться88. Сенат, дозволив создание в Твери вольной типографии, в ссуде отказал. Однако сенатская «привилегия» даже в таком виде выглядела заманчиво. Шнор попытался ассоциироваться с другим петербургским коллегой – начинающим типографщиком Бернгардом Теодором Брейткопфом, сыном известнейшего европейского нотоиздателя. Расчет тут был на финансовую поддержку Брейткопфа-старшего. Сам же этот альянс строился, скорее всего, не без ведома Сиверса, который лично знал молодого Брейткопфа и сдавал ему в аренду свою бумажную фабрику. Однако дела у того шли не блестяще – и хотя Шнор выкупил его долги, в марте 1782 года сын по совету отца все-таки прервал эти деловые отношения89. Заводить же типографию в Твери на свой страх и риск Шнор не решился.

В середине 1781 года наместником вместо Сиверса стал Я. А. Брюс, но до Твери он добрался нескоро. Всю первую половину 1782 года его замещал П. С. Потемкин, тот самый «меценат», который в свое время хлопотал за А. П. Крылова перед Военной коллегией. У вдовы и детей, таким образом, появился в Твери еще один «милостивец», однако их будущее от этого не стало выглядеть менее удручающим. Ивана в лучшем случае ожидала судьба мелкого чиновника, Льву предстояло расти в бедности. И Мария Алексеевна отважилась на решительный шаг – бросить незавидную службу старшего сына и искать счастья в Петербурге.

Пойти на это можно было лишь в надежде на нового, теперь уже столичного покровителя. Им стал бригадир С. И. Маврин, знавший и ценивший А. П. Крылова по секретной комиссии по расследованию действий пугачевцев, которая работала в Яицком городке во второй половине 1774 года90. В мае 1782 года Маврин занял должность вице-губернатора и председателя Санкт-Петербургской губернской казенной палаты. А 27 июля того же года тринадцатилетний подканцелярист Иван Крылов, испросив в своем присутствии отпуск на двадцать девять дней, отправился в Петербург.

Из отпуска он не вернулся: фактически это был побег со службы. Но пока правителем наместничества оставался Тутолмин, начальство смотрело на происходящее сквозь пальцы. Ивана хватились только спустя девять месяцев, в начале апреля 1783 года, когда Тутолмин уже был назначен губернатором в Екатеринослав. Беглецу грозило принудительное возвращение в Тверь91 и взыскание, от чего он был избавлен, по-видимому, благодаря заступничеству Маврина. Историю с самовольным отъездом удалось замять, и настолько успешно, что указом Тверского наместнического правления от 23 августа Иван Крылов был даже награжден «за беспорочную службу» чином канцеляриста92. В сентябре того же 1783 года он был официально определен в возглавляемую Мавриным Санкт-Петербургскую казенную палату и уже в ноябре на новом месте получил свой первый классный чин – причем не XIV, а сразу XIII класса, став провинциальным секретарем.

Весьма скромное для столицы жалованье – 90 рублей ассигнациями в год93 – первый точно известный нам денежный доход будущего баснописца. При этом на его попечении находились мать и брат; не забудем, что петербургская жизнь была дороже тверской, так что молодому человеку волей-неволей пришлось думать о дополнительном заработке. Его источником могло бы стать, например, переписывание чужих рукописей или нот, но он выбрал другой путь, куда более рискованный, зато в случае успеха суливший и деньги, и славу.

Первая попытка Крылова заработать на своем сочинении традиционно датируется 1784 годом94. Эту историю излагают два автора – М. Е. Лобанов, хорошо знавший обоих ее действующих лиц, и Е. А. Карлгоф, которая расспрашивала уже пожилого баснописца. Их версии в целом совпадают: юный Крылов, написав комическую оперу «Кофейница», явился к уже известному нам Брейткопфу, издателю и композитору-любителю, с просьбой положить ее на музыку, то есть пригласил его в соавторы. Брейткопф же почему-то решил выкупить рукопись никому не известного сочинителя и предложил за нее 60 рублей, но Крылов предпочел взять плату книгами – произведениями Мольера, Расина и Буало на ту же сумму. Хода «Кофейнице» щедрый издатель, однако, так и не дал. Много лет спустя, в 1810‑х годах, когда они оказались коллегами по Публичной библиотеке, Брейткопф вернул баснописцу его рукопись95.

Многое в этом рассказе вызывает сомнения – и неимоверный гонорар, составлявший две трети годового жалованья молодого автора, и его стоический отказ от денег ради книг, и рафинированный подбор французских классиков. Удивляет и проницательность Брейткопфа, сразу распознавшего будущий великий талант, и то, что позднее он так легко расстался с рукописью, которую в свое время приобрел и которая теперь, когда Крылов прославился, уже представляла коллекционную ценность.

Учитывая, что баснописцу было свойственно использовать рассказы о своем прошлом как инструмент формирования персонального мифа, заметим, что в реальности все могло происходить совсем иначе. Получил ли пятнадцатилетний сочинитель вообще хоть что-нибудь за свой труд? Неизвестно. Возможно, он просто оставил «Кофейницу» издателю под обещание превратить ее в оперу и ушел несолоно хлебавши. В этом случае возвращение рукописи выглядит как запоздалая попытка Брейткопфа загладить нанесенную им обиду. Крылов же, самолюбивый и амбициозный, историю своей юношеской неудачи превращает в рассказ о феноменальном успехе, который якобы сопутствовал ему с первых же шагов на литературном поприще.

Несомненно здесь одно – у Брейткопфа Крылов действительно побывал. Но почему из всех петербургских композиторов он выбрал именно его? Похоже, что двери этого дома открылись перед юношей по чьей-то рекомендации. Тут стоит вспомнить о Шноре и его намерениях завести, в партнерстве с Брейткопфом, типографию в Твери. Шнор в наибольшей степени подходит на роль человека, который оказал Крылову услугу из услуг – стал для него связующим звеном между тверским обществом, где его знали, и неведомым культурным миром столицы. В таком случае он должен был числить Шнора среди первейших своих благодетелей. Косвенное подтверждение этому можно усмотреть в факте, до сих пор не получавшем интерпретации: шестьдесят лет спустя Крылов подарит книгу своих басен некоему Петру Андреевичу Шнору (вероятно, родственнику издателя), а вскоре этот человек будет и в числе приглашенных на похороны баснописца96.

Что касается служебных перспектив, которые открывались перед молодым Крыловым в Петербурге, то их трудно было назвать радужными. Маврин уже в декабре 1783 года покинул свой пост, перейдя в Военную коллегию. Возможно, он и в новом качестве продолжал поддерживать семейство Крыловых: во всяком случае, в 1786 году младший из братьев, десятилетний Лев, оказался записан фурьером в лейб-гвардии Измайловский полк97. Ивану же, оставшемуся в Казенной палате, предстояли годы унылых, однообразных занятий и мучительно медленного продвижения по службе при заведомо скудном жалованье – в точности как в Твери.

Совсем другое будущее сулил ему театр, «средоточие литературной жизни» тех лет98. На этом поприще он мог рассчитывать на быстрый и яркий взлет, а гонорары плодовитого драматурга, чьи произведения с успехом шли на сцене, существенно превышали жалованье мелкого чиновника. Неудача с комической оперой не обескуражила молодого человека, и он принялся за более масштабное сочинение.