По мере того как в европейском контексте русская литература переставала считать себя «младшей сестрой», литераторы все отчетливее сознавали свое цеховое единство и миссию. Пройдет четыре года, и еще один праздник продемонстрирует, как стремительно развивается самосознание «словесников».

Речь идет о большом обеде, устроенном издателем А. Ф. Смирдиным 19 февраля 1832 года в связи с переездом его книжной лавки и библиотеки в новое роскошное помещение на Невском проспекте, в доме лютеранской церкви св. Петра. Там, в будущем читальном зале, собрались писатели, журналисты, художники-иллюстраторы и цензоры – всего более пятидесяти человек. Почетное место за столом было отведено Крылову как признанному дуайену литературного цеха.

Новоселье Смирдина, в отличие от предыдущих подобных обедов, было описано в столичных газетах как общественно значимое событие. Анонимный автор «Русского инвалида» назвал его «небывалым на Руси пиршеством»437. «Единственное и первое в России празднество»; «веселость, откровенность, остроумие и какое-то безусловное братство одушевляли сие торжество», – вторил Греч, сам принимавший в организации деятельное участие438.

По значению этот праздник вышел далеко за пределы своей ближайшей цели – продвижения коммерческого предприятия Смирдина. По сути, сообщество литераторов чествовало самое себя и отечественную литературу. Об этом говорит порядок здравиц. Уже в первом тосте, традиционно поднятом за государя, подчеркивалось, что он, даровав России новый цензурный устав, стал «воскресителем русской словесности»439. Далее шел тост «за здоровье почтенного хозяина»; затем пили персонально за наиболее выдающихся писателей-современников, включая отсутствующих, по старшинству, в том числе за И. И. Дмитриева и Крылова. Тот, со своей стороны, предложил «почтить память отшедших к покою писателей», в основном живших в XVIII веке, начиная с Кантемира, а также выпить за «здравие московских литераторов». Последние бокалы были подняты «за здравие всех нынешних писателей <…> читателей и покупателей»440.

Ил. 18. Брюллов А. П. Обед в лавке Смирдина. Подготовительный рисунок. 1832. Фрагмент. На переднем плане за столом Крылов, напротив него Греч (в очках).

Ил. 19. Крылов и Греч (с бокалом), в глубине слева направо: Смирдин, Хвостов и Пушкин. Фрагмент оригинального рисунка А. П. Брюллова для виньетки к первой части альманаха «Новоселье». 1833.

Так очерчивалось единое пространство российской словесности, в которое включались и давно почившие предшественники, и все ныне живущие писатели, и монарх как покровитель литературы, и рядовые ее потребители. Неслучайна «гордость при виде русских книг, до 16 000 творений заключающих»441, которую, по словам «Русского инвалида», испытывали гости в помещении библиотеки Смирдина.

Во время обеда мысль об историческом единстве русской литературы выразил старейший из присутствовавших поэтов, 75-летний Д. И. Хвостов. Он приветствовал хозяина небольшим стихотворением «На новоселье А. Ф. Смирдина»:

Употребление в этом контексте слова «юбилей» выглядит несколько курьезно: юбилеем новоселье лавки Смирдина определенно не было. Хвостов явно толкует это понятие расширительно – как редкий, особо значимый праздник443.

А еще через год Булгарин провозгласит возникновение в России «сословия литераторов», существующего «независимо от других сословий» и посвятившего себя «исключительно обрабатыванию одной отрасли»444. «Сословиям» такого рода присуще сознание группового единства, важности общего дела, уважение к своему прошлому и к профессиональным авторитетам. Таким авторитетом практически для всех русских литераторов, к какому бы лагерю они ни принадлежали, еще с середины 1820‑х годов был Крылов. Неслучайно его юбилей стал первым публичным празднеством нового «сословия» и одновременно актом официального признания литературы как реальной общественной силы.

Организатором юбилейного торжества в честь Крылова могла бы выступить Российская академия, членом которой баснописец был с 1811 года. Еще в 1823 году она присудила ему Большую золотую медаль, а в марте 1837‑го приняла решение заказать на свой счет его портрет и «поставить в зале собрания»445. Однако Академия никогда не отмечала юбилеи своих членов, а действующих литературных обществ в столице на тот момент, как мы уже констатировали, не было. Петербургский Английский клуб, в который Крылов вступил в 1817 году, имел традицию устройства больших торжественных обедов (как «годичных», так и по случаю важнейших государственных празднеств)446, но и там не было принято чествовать отдельных членов. В отсутствие институций, способных взять на себя такую инициативу, замысел почтить Крылова особым праздником возник в частном кругу. Это произошло в начале ноября 1837 года.

Импульсом, по всей вероятности, послужил еще один крупный литературный обед, данный Воейковым и его коммерческим партнером, купцом 1‑й гильдии В. Г. Жуковым, 6 ноября 1837 года по случаю открытия ими собственной типографии. Приглашены были практически все петербургские литераторы, за исключением Греча, Булгарина и О. И. Сенковского – личных врагов Воейкова. Среди гостей был и Крылов, занимавший за столом почетное место – так же, как на новоселье лавки Смирдина и, вероятно, ранее на чествовании Ансело.

Литературная борьба к этому времени достигла такого накала, что примирения «партий», хотя бы временного, на обеде не произошло. «Литературные аристократы» и их антагонисты, представители «литературной промышленности», держались подчеркнуто обособленно, что отмечают сразу несколько мемуаристов447. Натянутые отношения между гостями дали о себе знать в неожиданно возникшей «борьбе тостов»: в ответ на произнесенный А. В. Никитенко тост за Иоганна Гутенберга, изобретателя книгопечатания, Кукольник, Полевой, И. П. Сахаров и другие потребовали пить за русского первопечатника Ивана Федорова. Вскоре, когда большинство «аристократов» уже покинули собрание, начался, по красноречивым описаниям И. И. Панаева и того же Сахарова, разгул, сопровождавшийся аффектированными демонстрациями «русскости» вплоть до пляски вприсядку.

По меркам других литературных обедов, затея Воейкова окончилась провалом. Его обед, устроенный, в отличие от рафинированного праздника у Смирдина, в нарочито трактирном стиле, свелся к заурядной попойке448. Однако заслуживает внимания всплеск патриотических чувств, его завершивший. Так гротескно проявил себя один из системообразующих для литературного сообщества процессов – поиск адекватных форм выражения национального.