Покупателей должен был привлечь и новый портрет автора – гравюра И. П. Фридрица по рисунку П. А. Оленина, где Крылов представлен сидящим в задумчивости, опершись на два тома с надписями на корешках «АEΣΩΠΩΣ» и «LA FONTAINE», – как русский баснописец, равный своим великим предшественникам. Но главное, Слёнин решительно увеличил тираж до 10 тысяч экземпляров; из них лишь несколько сотен самых дорогих имели полный набор иллюстраций и титульных листов, к большинству прилагался только портрет266.
Это издание открывает собой новый этап литературного позиционирования Крылова. Прямо соотнося себя с Лафонтеном и его собранием басен в двенадцати книгах, он переходит к делению на книги вместо частей. В оглавление он вводит звездочки для обозначения переводов и подражаний, и сразу становится видно, что его собственных, оригинальных произведений – абсолютное большинство, 131 текст из 165267. Впервые появляется и «Алфавит басням», своего рода предметный указатель, подобающий книге классика. В дальнейшем и звездочки, и «Алфавит» станут неотъемлемой частью большинства прижизненных изданий.
Ил. 6. Крылов с книгами Эзопа и Лафонтена. Гравюра И. П. Фридрица с оригинала П. А. Оленина. 1825.
Внесение разного рода изменений замедлило выход книги. Но судя по тому, что на цельногравированном титуле значится «1825», Слёнин намеревался выпустить ее до конца года – вероятнее всего, к Рождеству, в самое выгодное для книжной торговли время. Однако и эти планы разбились о непредвиденное препятствие, на сей раз политического свойства.
Когда тираж, по-видимому, был уже отпечатан, в Петербург пришла весть о смерти Александра I. Между тем на «Баснях в семи частях» красовалось благодарное посвящение ему, не слишком уместное на фоне междуцарствия и последующих событий. Выпускать ли книгу в таком виде, переделывать ли, меняя формулировку посвящения, или вовсе изъять все элементы, указывающие на покойного государя, – на любой из этих шагов требовалась санкция нового императора. Получить ее мог только Оленин, но Николаю I долгое время было не до подобных мелочей. Обсудить с ним этот вопрос, вероятно, удалось лишь после похорон Александра 13 марта 1826 года, и 20 марта издание, без каких-либо изменений, наконец увидело свет. Время было удачное – три недели до Пасхи. Роскошные экземпляры продавались по двадцать и даже тридцать рублей, обычные – по двенадцать268.
Видимо, вскоре произошло событие, оказавшее решающее влияние на будущую судьбу Крылова, – аудиенция у молодого императора. Поводом послужило, очевидно, поднесение книги, а выхлопотал ее, скорее всего, тот же Оленин, озабоченный тем, чтобы как можно скорее ввести своего протеже в милость и установить его отношения с новым двором. В мае Булгарину уже было известно, что государь оказал баснописцу «ласковый прием», и он отмечал, что это повлияло на настроения литераторов и публики269.
Официально об аудиенции не сообщалось, однако подтверждение исключительного царского благоволения – косвенное, но вполне убедительное – не заставило себя ждать. 29 апреля в самом, казалось бы, неожиданном месте – на первой полосе Journal de Saint-Pétersbourg, официоза российского Министерства иностранных дел, появилась анонимная статья о новом издании басен270. Начав с похвал виньеткам, шрифту, бумаге, иллюстрациям и портрету, «поражающему своим сходством», ее автор переходил к тезисам, которые могли быть прочитаны как в чисто литературной, так и в идеологической перспективе. Крыловым, пишет он, восхищаются не только на родине; он давно пользуется европейской известностью. Но, сравнивая его с Лафонтеном как безусловным эталоном жанра, подчеркивается далее, следует смотреть на них как на равных, причем
уроки, которые извлекает из своих апологов Лафонтен, в своей всеобщности объемлют все эпохи и страны, тогда как нравственные формулы Крылова более применимы к тем краям, где он появился на свет.
Journal de Saint-Pétersbourg читали как за пределами России, так и внутри страны. Но если заграничную аудиторию сообщение о том, что где-то далеко живет второй Лафонтен, пишущий на непонятном для нее языке, вряд ли могло сильно заинтересовать, то русские видели здесь и утверждение национального достоинства через культуру, и ясный намек на то, каким будет направление нового царствования.
Пройдет два с половиной месяца, и в высочайшем манифесте от 13 июля будет выражена уверенность в том, что в России «любовь к монархам и преданность к престолу основаны на природных свойствах народа», а залогом сохранения и укрепления этих свойств является «нравственное воспитание детей», очищенное от чужеземного влияния – тезисы, в высшей степени созвучные многолетним настроениям Крылова. А в следующих словах – объяснение того, почему он сам и его басни займут исключительное место в культурном и идеологическом ландшафте следующих двадцати лет:
Не от дерзостных мечтаний, всегда разрушительных, но свыше усовершаются постепенно отечественные установления, дополняются недостатки, исправляются злоупотребления. В сем порядке постепенного усовершения всякое скромное желание к лучшему, всякая мысль к утверждению силы законов, к расширению истинного просвещения и промышленности, достигая к Нам путем законным, для всех отверстым, всегда будут приняты Нами с благоволением <…>271
Впервые этим ветром на Крылова повеяло именно со страниц Journal de Saint-Pétersbourg. От Министерства иностранных дел газету в то время курировал Д. П. Северин – бывший арзамасец, сделавший с тех пор дипломатическую карьеру и хорошо знавший баснописца. Он в качестве цензора подписывал номера в печать, однако статья принадлежала, скорее всего, не его перу. Во всяком случае, в этом был уверен П. А. Вяземский, который, прочитав ее в Москве, сердито вопрошал А. И. Тургенева: «Кто пишет эти рецензии? Как Северин допустил хвалить Крылова так безусловно и исключительно?»272 Об авторе этого материала можно лишь догадываться, но он явно был близок оленинскому кругу, где, собственно, и вызрела та патриотическая концепция, которая теперь получила полуофициальную апробацию. Изложить ее для Journal de Saint-Pétersbourg мог и сам Оленин, и Лобанов, и, конечно же, Уваров273.
Издание 1825 года оказалось последним, к которому хоть какое-то отношение имел Кабинет, но Крылов более и не нуждался в государственных субсидиях. Сотрудничать с ним для издателей стало уже не только выгодно, но и престижно. Совершенно логичным следующим шагом станет знаменитый контракт с А. Ф. Смирдиным, подписанный 20 апреля 1830 года274. За 40 тысяч рублей баснописец уступит исключительные права на выпуск полного корпуса басен (теперь уже в восьми книгах) в течение десяти лет общим тиражом 40 тысяч экземпляров.
В отечественной практике эта сделка была беспрецедентной по сочетанию трех факторов – суммы гонорара, срока контракта, планируемого тиража. Нечто похожее имело место давно, в 1818 году, когда братья Иван и Яков Слёнины за 50 тысяч рублей в рассрочку на пять лет выкупили у Карамзина право выпустить вторым изданием «Историю государства Российского»275.
Поэты же не были избалованы крупными гонорарами; платить им хорошие деньги стал только Смирдин. Показательно, что в том же апреле 1830 года он заключил контракт с Пушкиным, обязавшись в течение четырех лет выплачивать ему ежемесячно по 600 рублей ассигнациями за право переиздавать его сочинения276. Но если годовой доход Пушкина таким образом оказывался больше, то общая сумма и срок контракта были в пользу баснописца. Чутье подсказывало издателю, что басни Крылова уже превратились в классическую книгу, которая всегда будет пользоваться спросом277.
