– Отбери десятерых, – сказал он Шота, – поведёшь за мной. Остальные на месте ожидают сигнала.

Двенадцать человек пешими двинулись дальше. Пройдя несколько сотен шагов, пригнувшись, спустились к воде. Река пробивалась среди больших валунов и с рёвом летела вниз. Пластаясь по скользким камням, в завесе из мелких брызг, отряд переправился на тот берег. Продолжили путь не в рост, а ползком. Вскоре глазам, привыкшим к темноте, открылись очертания башни. Слабое пятнышко света расползалось под кровлей. Это была обычная сторожевая башня, в мирное время занятая одними сигнальщиками, во время войны превратившаяся в крепость с собственным гарнизоном.

– Гарнизон в пятьдесят человек, – прошептал незнакомец. – Убрав, расчистим себе проход до самых войск.

– Справимся, – также шёпотом ответил Шота.

– Первый ярус глухой. Его высота в шесть локтей. На втором и третьем бойницы. С площадки на верхнем, четвёртом, ярусе местность просматривается вперёд и на обе стороны.

– Свет сквозь бойницы не пробивается, горит лишь под кровлей. Похоже, что все, кроме дозорного, спят.

– Лестница между ярусами в стене, – продолжал незнакомец. – Дверь во втором ярусе. Ступени снаружи.

Незнакомец подозвал двух воинов, что-то коротко им объяснил.

– Эти пойдут со мной, – сказал он Шота. – До кустов ползём вместе. Увидите, что я наверху, бросайтесь к дверям. Отопру изнутри.

– Будет, как ты сказал.

Больше не было произнесено ни единого слова. Двенадцать человек достигли кустов и затаились. Прямо перёд ними чёрная полоса башни располовинила небо. Из проёма, ведущего на смотровую площадку, лился свет, слабо высвечивая балки настила, торчавшие по сторонам. Казалось, что башня ощерилась. На площадку вышел дозорный, прошёлся взад и вперёд, затемнив дважды свет, остановился, прислушиваясь. Чёрная ночь тревожных сигналов не посылала. Пролетела, хлопая крыльями, ночная птица, привычно рычала река. Свет в проёме ещё раз закрылся – дозорный прошёл внутрь.

В тот же миг, на ходу срывая с плеча верёвку, незнакомец бросился к башне. Один из воинов бросился следом. Другой сделал десяток шагов и припал к земле.

Не покидая кустов, Шота придвинулся ближе. Он увидел, как незнакомец взбежал по ступеням, запрокинул голову вверх. Расстояние до балки измерялось в пятнадцать локтей, не более, но попасть было нужно с одного раза. Промах означал бы провал. Рука незнакомца описала круг и ещё полкруга. Верёвка взвилась, распрямилась, словно живая, обхватила балку несколькими витками и замерла, напрягшись. Одновременно с ударом верёвки о балку взвыл протяжно шакал и оборвал громкий вой.

«Отменно», – подумал Шота. Похвала относилась прежде всего к незнакомцу, но также и к воину, завывшему по-шакальи.

Всё происходило быстро, точно было заранее отработано.

Воин, взятый на помощь, подставил колено. Незнакомец с колена впрыгнул к нему на плечи, подождал, пока воин выпрямился, ногой упёрся в стык каменного косяка над дверью, обхватил руками верёвку. Быстро, словно взлетев, достиг он настила, перевалился на доски. Хоть и слабый раздался звук, но на этот раз был услышан. В проёме появился дозорный и тут же обмяк с кинжалом в груди.

На краю ночи, перед рассветом, неприятельский берег огласил боевой клич грузин. «Лаша! Лаша!» – понеслось из предутреннего тумана. «Лаша!» – подхватили на другом берегу. Затрубили трубы, загрохотали тимпаны. Знаменосцы распустили по ветру знамёна с грозными львами. Началась переправа. Захваченные врасплох сельджуки защищались яростно и отважно. Тучи стрел накрывали реку смертоносным дождём. Но остановить грузинское войско теперь не могли бы даже небесные молнии. «Лаша!» – гремел голос Закарэ. Он переправился через реку одним из первых. В самую гущу битвы нёс его медно-рыжий конь. Вслед за амирспасаларом скакали братья Тмогвели. Они рубили направо, налево, Зажав по мечу в обеих руках. «Лаша!» – неслись во главе отрядов молодые офицеры и закалённые в смертных сечах военачальники. Шота со своими конниками теснил и гнал неприятельский тыл. Навстречу сквозь вражьи ряды пробился отряд. Шота увидел Арчила. Меч в руках юноши сверкал, подобно зарнице, и вдруг с высоты рухнул вниз. Шота рванулся к Арчилу, упавшему под ноги коня.

«Лаша! Лаша!» нарастали крики лавиной.

Сельджукское войско дрогнуло, началось бегство.

Хронограф, идущий за войском, при свете бронзового светильника записывал в переплетённую тетрадь события дня, чтобы остались геройские подвиги в памяти ныне живущих и смогли наставлять достойно последующие поколения.

«От неистовых криков содрогнулись холмы, – выводило его перо. – Клич Закарэ Мхаргрдзели был подобен львиному рыку. Сын величайшего князя, сам высокодостойный, талантливый и мужественный, он во главе избранных бил и крушил врага. Братья Тмогвели следовали за ним повсюду и рубили неистово. Иванэ Мхаргрдзели сражался тяжеловооружённый так, что никто не мог превзойти его в храбрости. Гамрекел Кахасдзе и Гузан Таоели также без счёта доказывали свою отвагу и не раз проявили себя доблестными воителями. Вряд ли найдутся равные им. Отважное войско царя царей одолело и сокрушило вражеские полки. Неприятель обратился в бегство. Много попало в плен».

Историограф плотно прикрыл полог своей палатки, чтобы шум не мешал бегу пера и сосредоточению мыслей.

Лагерь шумел, хохотал, веселился. Раздавались громкие выкрики, песни. Кончились дни уныния и печали. Ценой крови и жертв добыта победа. Воины поздравляли друг друга. Предвкушали, как вернутся в Тбилиси с добычей и славой, обнимались, похлопывали друг друга по плечам.

Закарэ Мхаргрдзели сам разыскал Шота, на виду у всех обнял, трижды расцеловал.

– Трижды благодарю тебя, Шота Руставели, за выигранное сражение. Награды своим всадникам определишь сам.

– Честь, которой удостоил меня амирспасалар; принадлежит не мне – незнакомцу, не пожелавшему снять чабалахи. Мы лишь тенями следовали за ним.

– Не обошли бы его награды и благодарность, да сгинул твой незнакомец неизвестно куда, – амирспасалар досадливо свёл брови. – Ни у живых, ни у мёртвых не можем сыскать. В бою он бился отважнее барса. И исчез, едва мы погнали врага. Не пожелал, гордец, разделить с нами радость победы. Ты сам, Шота, отчего печален посреди общего ликования?

– Арчила убили, – тихо сказал Шота.

– Родич или близкий друг?

– Нет, не родич. Просто юноша с возвышенной и благородной душой. Почти ещё мальчик, едва начал жизнь.

– Война прожорлива. С особым удовольствием она заглатывает молодых.

– Войны должны исчезнуть. Для этого требуется немногое.

– Что же именно?

– Дружба между всеми народами, живущими на земле.

Закарэ рассмеялся, но на этот раз брови сдвинул Шота.

– Три побратима пройдут через строки моих стихов, не щадя друг для друга жизни и жертвуя счастьем, – сказал он, возвысив голос. И многие подошли ближе, чтобы услышать, что говорит поэт. – Их имена: Автандил, Тариэл и Фридон. Автандил – араб. Родина Тариэла – Индия. Фридон – житель страны, которой на самом деле нет. Я придумал эту страну, потому что каждый, кто благороден и смел – грузин, армянин, франк или рус, – может включиться в братство.

– Только поэт способен увидеть прекрасный сон наяву. Жизнь показывает другое, – сказал Закарэ, обнял Шота и ушёл.

Три дня длился отдых. На рассвете четвёртого дня войско двинулось дальше.

Знакомая дорога укорачивает расстояние, тем более дорога памятная. Без устали Липарит и Михейка держались в седле, передышки себе и коням давали короткие. Когда достигли верховья ущелья, в селение заезжать не стали. Сразу поднялись по склону холма к стоявшему в отдалении дому.

– Что привело вас ко мне, тбилисские жители? Нога у мальчонки плохо срослась или заныла в затылке рана? – такими словами встретила путников в воротах хозяйка.