– После того как князей неудача постигла, в тот же год ударил по струнам вещий воин-песнотворец, и услышала его Русь.

Кузьма указал узловатым пальцем на рисованные стремена:

– Великой храбростью отличались воины княжьих дружин.

Песенные строки Кузьма проговорил по-русски. Слов понять Чахрухадзе не мог. Но звуковой лад он расслышал.

Движение строк напомнило мерную рысь: скачет отряд, тешатся всадники удалой, воинской песней.

– Одно плохо, – по-гречески продолжил Кузьма. – Захотели Игорь и брат его Всеволод помериться силами с половецким войском в особицу, не созвав остальных. Возжелали князья дойти до края степей, зачерпнуть шеломами воду из Дона. В одиночку идти – общее дело порушить, полки, как скошенную траву, под копыта вражьей конницы положить. Так и вышло. В первом бою князья победили. По второму разу возле реки Каялы сошлись. Половцев собралось видимо-невидимо. Тьма. Перед несметной ратью одним, без подмоги, как устоять?

Чёрная земля под копытами костьми была засеяна и кровью полита: горем взошли они по Русской земле.

Однако неладное произошло, – спохватился Кузьма. – Я в увлечении заговорил на языке гостю чужом.

– О, продолжай, пожалуйста. Стихи воздействуют на душу подобно музыке. Но скажи, кого воспевает поэт – князя Игоря?

– Нет, не одного Игоря, – подумав, ответил Кузьма. – Хотя много о нём сказывается-поётся: как решил единолично в поход идти, как бился вместе с дружиной, не пожелав спасения одному себе, в плен попал и бежал из неволи. Супруга его, дочь Ярослава Осмомысла Галицкого, вымолила князя у солнца, Днепра и ветра. Песнотворец величает её ласково Ярославной, по имени отца, по отчеству.

– Значит, взоры поэта прикованы прежде всего к страждущей и верной супруге?

– Нет, не к одной Ярославне. Набатом прогремели слова, что вложил песнотворец в уста Святослава, великого князя Киевского. Обратился великий князь к двенадцати русским князьям с призывом. Никого из могучих князей не забыл. У Всеволода Юрьевича Владимирского дружины способны Волгу вёслами расплескать. Дон шеломами вычерпать. Если выставит Ярослав Осмомысл Галицкий все полки, то покрепче железных ворот преградит дорогу врагу.

Кузьма перевёл дыхание.

Вновь указал на рисунок с чётко обозначенными стременами.

– Чтобы гостю понятно было, так я скажу: песнотворец устами великого князя призвал всех князей вступать в стремя для дальних походов одновременно. Вместе – не порознь действовать. Слово, песнотворцем произнесённое, помчалось по всей Руси, как огонь на ветру. Стремя сделалось знаком единства, в летопись перешло.

– Как замечательно ты сказал: «Слово поэта – огонь на ветру». Великим смыслом наполнено сказанное, до конца дней в душе сохраню. Так, значит, главный герой – Киевский князь?

– Нет, не он.

– Кто же тогда, если не Игорь, не супруга его княгиня и не великий князь?

– Сама земля Русская, от края её и до края. К ней все чувства обращены. Песнотворец обернулся соколом или орлом, под облака взмыл, увидел земли бескрайние, реки могучие, города устроенные, немеренные леса. Он заглянул зорким оком во времена стародавние, минувшие. Возвернулся в сегодняшний день. Увидел, что люди нуждаются в мире, земля родная – в защите. Ещё он увидел, что земля со своим народом единым дыханием живёт, единой болью болеет, единой ликует радостью. Птицы и звери удерживали князя Игоря от необдуманного похода. Небо грозу наслало, солнце затмилось средь бела дня. Не послушался князь. На чужбине звери и птицы враждебными стали. Дождь не струями водяными – стрелами пролился. Степная трава копыта коня опутывала, когда князь уходил из неволи. Вот мчатся Гзак с Кончаком, половецкие ханы, по следу за Игорем. Притихла степь, притаились птицы, одни змеи-полозы переползают с места на место.

«По-о-лозы по-о-олзали», – протянул Кузьма последнюю строку.

По-настоящему, гусельным перезвоном сопровождаться был должен песенный сказ.

Заворожили Чахрухадзе звуки-звоны. Взяли в плен мерные строки, то и дело менявшие поступь, созвучные друг с другом слова. Он покинул книгохранилище с желанием прочитать поэму, переложенную от первой до последней строки на грузинский язык, как были переложены греческие и арабские книги или персидская поэма «Вис и Рамин».

Купцы, попутчики Чахрухадзе, приехали торговать до осени на смену сотоварищам, торговавшим в залесских землях с осени до весны. Обратный караван, с которым Чахрухадзе предстояло вернуться, уже увязывал в тюки кожу, пеньку и меха, закупленные взамен распроданного товара. Время пребывания во Владимире получалось короткое, намного меньше, чем длился по рекам путь. И все оставшиеся дни Чахрухадзе мерил ногами улицы города и околоградья-посада. Побывал на торгу.

Каждый город обладал собственным ликом, отличавшим его от других. Во Владимире главным являлся размах. Красота и сила шли рука об руку. Сила оберегала красоту. Без края тянулись насыпные валы с башнями и стенами по гребню. Броня двойных стен окружала дворец, радостный словно праздник. Узкие щели бойниц в стенах и башнях жмурились грозно – оконца дворца весело отливали солнечно-жёлтой слюдой, пестрели расписными ставнями. На крышах, выступавших то коробом, то бочонком, вертелись весёлые флюгера.

Парадный въезд в город носил название «Золотые ворота». Навстречу врагу Золотые ворота выступали неприступной преградой, могучей стеной с четырьмя башнями по сторонам. Мирным путникам сквозь летящую, стройную арку открывался свободный проход. Издалека манил огонёк золотого купола надвратной церковки, возведённой поверх белокаменных перекрытий, прямо над аркой.

Жилые постройки располагались широко и просторно. Места для всех хватало. Но как повсюду, богатые жили в хоромах в два и три яруса, бедняки ютились в лачугах, зарывшихся в земле. Даже в храмах, одинаково открытых для всех, знать занимала места на балконах-полатях, поближе к небу, простонародье оставалось внизу, у земли.

Во дворец больше не звали, но Чахрухадзе не огорчался. Он подружился с городом, хотел запомнить его навсегда.

Вновь, как много раз за эти дни, он направился к Успенскому храму, главному владимирскому святилищу, о котором говорили в дороге купцы, и вновь, как случилось впервые, когда приблизился, дух захватило от мощной стати белокаменного строения, горделиво утвердившегося над кручей. Пять золотых куполов, похожих на шлемы, тянулись ввысь.

«Храм в годину войн призван укрывать от врагов, – подумал Чахрухадзе. – Не потому ли каждый народ вкладывает в облик храмов свои представления о воинской силе страны. Купола арабских мечетей напоминают шатры боевой конницы, разбитые посреди песков. Грузинский храм сходен с вершиной скалы, неприступной, как крепость. Кровли – острые, с выступами, стены цельные, как монолит. Здесь же встали плечом к плечу пять витязей-богатырей: один – в середине, четыре – по сторонам. Головы в шлемах вскинуты непреклонно, плечи расправлены. В знак того, что не сдвинутся витязи с места, обратились в камень белые их плащи».