Стараясь не дышать отравляющей жаркой смесью, в которую превратилась окружающая атмосфера, я кинулся мимо лезущего с лестниц огня в душевую. Там тоже было полно дыма, проникшего через распахнутую дверь.

Как учили на лекциях, я быстро открутил от ближайшего смесителя шланг, снял с него лейку и зашёл в туалет. В душевой имелась одна кабинка — на случай, если кому припрёт во время мытья. «Чтоб не ссали, суки, на пол!» — говорила Юлия Борисовна, строго и брезгливо глядя на «ужасных детей» исподлобья.

Просунув один конец шланга в воду, я начал проталкивать его, преодолевая изгибы унитаза. Прижав губы к отверстию, дунул изо всех сил, чтобы очистить шланг от набравшейся воды.

Во мне вдруг проснулась жажда жизни. Не знаю, может, мне просто хотелось доказать себе, что отцу не удалось лишить меня сил, даже отняв надежду. Эта моя упёртость, кажется, всегда его больше всего и раздражала.

Что бы ни происходило, надо прикладывать усилия, чтобы выжить! Думать, действовать и не бояться. А если даже и бояться — всё равно думать и действовать! Основная причина гибели во время чрезвычайных ситуаций — паника. Так утверждала Адель.

Я осторожно втянул через шланг воздух. Какой же он мерзкий! Гнилостная вонь заполнила рот и лёгкие, едва не вызвав рвоту. Но она дала телу необходимый кислород. Даже в голове, как ни странно, прояснилось. Сев на пол, я дышал, стараясь делать это не слишком часто.

Через открытую дверь был виден дым, заполнявший душевую. Он становился всё гуще. Щипало глаза, так что, в конце концов, их пришлось закрыть. А спустя несколько минут я услышал треск огня: пламя добралось до меня! Оно проникло в душевую, распространяя губительный жар.

Почему не доносится с улицы вой пожарных сирен? Разве не должны машины прибывать на место происшествия в течение нескольких минут⁈ Или гудение пламени всё заглушает?

Я покрылся потом и сидел, зажмурившись: едкий дым и температура воздуха не позволяли открыть глаза даже на мгновение. Да и на что было смотреть? Всё заволок густой чёрный дым, в котором мелькали багровые всполохи и отсветы.

Когда стало совсем жарко, я сжался в комок и стал дышать чаще, но это не помогало: тлели волосы на голове, дымилась пропитавшаяся потом одежда, горела кожа. Жёг даже нагревшийся, как плита, кафель, на котором я сидел.

Проклятье, кажется, выжить не получится. И придётся всё начинать сначала… Во мне всколыхнулась злость, которую я хранил с того самого мига, как Род отправил меня сюда.

А потом огонь осторожно лизнул ступни, и боль стала нестерпимой. Когда осмелевшее пламя коснулось колен, я открыл рот, но не издал ни звука. Мой вопль был беззвучен.

Огонь ласково охватил лицо, мгновенно превратив кожу в отслоившиеся лоскуты.

И тогда пружина внутри лопнула. Мне показалось, что тело рассыпается, словно сложенное из кубиков здание, неосторожно задетое пробегавшим мимо малышом.

Отец, я ненавижу тебя! Тебя и всех остальных, что взирали на суд и кивали, услышав приговор! Будьте вы прокляты!

Когда воздух неожиданно огласился жутким воплем, в котором воплотилась вся накопленная за двенадцать лет и усиленная огнём боль, я сам удивился. Ведь я впервые в этой жизни услышал свой голос!

А затем пламя вспыхнуло так, словно здание мгновенно наполнилось газом. Вылетали стёкла, рушились стены, падали потолки, проваливались полы.

Меня же поглотило пламя, не оставив от маленького тела ровным счётом ничего — даже уголька, который можно было бы положить в могилу.

Вот, что открылось моему взору, когда я открыл глаза.

Комната с резным потолком, обитыми тканью стенами, заставленная стеллажами с книгами, толстыми, словно словарь или энциклопедия, освещалась огнями, трепетавшими в металлических чашах на длинных, тонких ножках.

Боли не было, но это не казалось удивительным: теперь, когда я лишился тела и стал духом, никаких физических ощущений быть и не могло.

Комната походила на кабинет физики. Или биологии. Или склад, куда перетащили наглядные пособия из обоих этих кабинетов.

Глобусы (очень странные), свитки, книги, приборы из латуни, меди и стекла, ряды химической посуды, круглые датчики со стрелками, вырезанные из дерева статуи странных существ, чучела ещё более удивительных животных, человеческие скелеты, соединённые проволокой — всё это буквально заполонило помещение.

Раздавшийся справа голос заставил меня вздрогнуть от неожиданности: не думал я встретить тут кого-то. Что это, кстати, за «тут»? Иначе говоря, где я?

Резко повернув голову, я увидел мужчину лет сорока, коротко стриженого, с пронзительным взглядом карих глаз и лицом, покрытым мелкими белыми шрамами. Одет человек был в домашнюю бархатную куртку, свободные брюки и тапочки. И всё это выглядело дорого. Очень дорого.

Мужчина снова заговорил. На этот раз по интонации стало ясно, что он задаёт — вернее, повторяет — вопрос.

Когда я снова не ответил, во взгляде хозяина комнаты появилось беспокойство, смешанное с недоумением. Он что-то забормотал, потом отвернулся и загремел разложенными на столе приборами. Не найдя нужного, отошёл к стеллажам, но уже спустя несколько секунд вернулся, держа в руках инструмент, отдалённо напоминавший шприц. При виде громоздкого агрегата я испытал неприятное тянущее ощущение в груди. Видать, какой-то человеческий инстинкт сработал.

Вот только какого хрена я жив⁈

Что-то сказав, человек наклонился с явным намерением ввести длинную иглу мне в живот!

Ага, щас! Ещё чего не хватало!

Я попытался увернуться и спрыгнуть на пол, но оказалось, что не могу пошевелиться. Моё тело было полностью парализовано! Что за хрень⁈

И что этот человечишка намылился со мной делать⁈

Игла вошла в живот.

О, мать вашу!

Было больно, но по сравнению с пламенем — сущая ерунда. По телу потёк, медленно распространяясь, холод. Мужчина что-то подкручивал на «шприце», словно настраивая сложный и необычный музыкальный инструмент.

Если ты со мной делаешь что-нибудь плохое, то лучше в конце прикончи! Потому что иначе я до тебя доберусь! И сверну тебе шею, чего бы мне это ни стоило, драный ты гондон!

Я лежал неподвижно. Привык сносить боль молча, мой речевой аппарат не был приспособлен к выражению страданий. Единственный раз, когда он разорвал тишину, случился минуту назад, и я даже не был уверен, что действительно слышал свой голос. Возможно, это была лишь предсмертная галлюцинация. Скорее всего, да, потому что не представляю, что могло бы нарушить печать Рода.

Мужчина ещё дважды щёлкнул рычажками на «шприце» и перевёл взгляд на меня.

Я уставился на него в ответ, стараясь выразить глазами всё, что о нём думаю.

— Теперь ты понимаешь меня, сынок? — проговорил мужчина. В его голосе звучала надежда. — Ты узнаёшь меня, Ярослав? Это я, твой папа!

Что, блин⁈ Папа⁈

Вопрос поставил меня в тупик. Так-так, спокуха! Меня явно приняли за кого-то другого.

— Ярослав? — приблизив лицо, повторил мужчина. — Это я, твой отец! Ты меня узнаёшь?

Он ждал ответа. В его взгляде почти появилось отчаяние, вызванное затянувшейся паузой. И причиной был я.

Что ж, если и придёт время выяснить, перестал ли я быть немым, то сейчас момент явно не подходящий. Лучше помалкивать. По крайней мере, пока не станет ясно, что произошло.

Поэтому я просто кивнул, глядя в полные ожидания карие глаза.

— Уф! — вздох облегчения вырвался из груди мужчины. Он распрямился, на тонких губах появилась неуверенная улыбка. — Как же ты меня… Странно, что пришлось настраивать арматориум — я был уверен, что ты меня поймёшь. О том, что вы с Мишей пытались сделать в лаборатории, мы поговорим позже, — лицо мужчины посуровело. — Сейчас нет на это времени. Нас ждёт лорд-протектор, если ты не забыл. Надо же было тебе устроить… это всё… именно сегодня! — человек сокрушённо покачал головой. — Ну, ладно, что сделано, то сделано. Воин не сожалеет — он идёт вперёд, к победе, верно?