Посетитель выглядел искренне удивленным.

— Боюсь, синьор Тарчинини, я не совсем правильно вас понял... Вы ведь говорите о семействе Гольфолина, что живет в старом городе, не так ли?

— Да, именно о нем.

— Ma che! Тогда почему же вы упоминали о доне Ладзаро, доне Марчелло, донне Клаудии, доне Умберто и донне Софье?

— А что вас удивляет?

— Дело в том, синьор, что квартет состоит не из пяти человек, а из четырех!

— Но это вовсе не квартет, а квинтет!

— Вы уж извините, синьор, но у семейства Гольфолина всегда был квартет: две скрипки, альт и виолончель.

— Но ведь донна Софья...

— По всей видимости, вы имеете в виду супругу дона Марчелло? Такая довольно бесцветная молодая дама, да?

— Да-да, совершенно верно...

— В таком случае могу вас заверить, что, насколько мне известно, она никогда не играла на публике.

На сей раз настал черед удивляться Ромео. Зачем Гольфолина понадобилось играть перед ним этот фарс? С какой целью заставили они тогда Софью выступать перед Ромео? По всей видимости, хотели убедить его, будто и она тоже играет в их маленьком семейном ансамбле. Но почему? И кто первым сказал ему, что это квинтет, а не квартет? Ясно, что все они сообщники… но в чем?

Синьор Милаццо распрощался с веронцем, как следует и не поняв, что все это значило и зачем его с такой поспешностью попросили нанести этот странный визит. Единственная уверенность, которую он вынес из этой встречи, сводилась к тому, что синьор Тарчинини, по всей видимости, не очень-то разбирается в музыке, если не в состоянии отличить квартета от квинтета. Ромео же даже не очень заметил исчезновение посетителя, ломая голову над тем, с какого же момента они все начали водить его за нос. И ответ на этот вопрос не доставлял ему ни малейшей радости.

Растянувшись на постели, полицейский уже, наверное, в сотый раз перебирал в памяти все элементы головоломки, которая никак не давалась ему в руки. Он знал, что ему уже известны все члены этой группы по торговле наркотиками, но никак не мог понять механизма ее действия. Как ни крути, но что еще могло заставить Гольфолина изображать из себя квинтет, если не желание оправдать участие донны Софьи во всех их концертных турне? Хотя, с другой стороны, она спокойно могла бы сопровождать их просто в качестве жены Марчелло. Значит, это не подходит, надо искать что-то другое. Почему семейству Гольфолина могло понадобиться, чтобы донна Софья повсюду ездила вместе с ними? Они ее явно не жаловали, она отвечала им тем же, и притом угрожала, что расскажет всем... Интересно, о чем?

И, не думая отдыхать, хотя врач прописал ему полный покой, Ромео, весь дрожа как в лихорадке, то закипая от злости, то цепенея от собственного бессилия, бился над загадкой, которая никак не поддавалась его мозговой атаке. Не в силах заснуть, он снова и снова перебирал в голове вопросы, без ответа на которые ему ни за что не обезвредить это странное семейство. Для чего им так нужна была донна Софья, что они сочли необходимым полностью ввести ее в свой ансамбль, не остановившись даже перед тем, чтобы изображать квинтет вместо квартета? Какие отношения связывали Гольфолина с Кантоньерой? Почему у Баколи вдруг сдали нервы, и он решил переметнуться в противоположный лагерь? Ведь тот факт, что в дом Гольфолина его послал хозяин кабачка, неопровержимо доказывает, что он тоже был из их компании.

Как уж на сковородке, Тарчинини снова и снова переворачивался на своей больничной койке. В больнице царило полное безмолвие. Где-то вдали старинные часы пробили первый час нового дня. Счастливые... те, кто может заснуть, с горькой завистью подумал Ромео. Споря с самим собой, он все пытался обнаружить мотивы, по которым Гольфолина заставили тогда Софью принять участие в репетиции, даже рискуя, что постоялец мог заметить, сколь дилетантски беспомощно ее исполнение. Если хорошенько поразмыслить, то это не только странно, но и довольно небезопасно. Какое, в конце концов, дело веронцу, играет Софья вместе с семейством или нет? Чтобы оправдать ее отъезд из Бергамо на гастроли? Но с какой стати это должно интересовать приезжего профессора археологии? И тут вдруг ему стало совершенно очевидно, что если Гольфолина и играли перед ним эту комедию, то единственно потому, что с самого начала знали, кто он есть на самом деле. И этот наспех поставленный спектакль разыгрывали они вовсе не перед самозваным неаполитанцем, а перед комиссаром полиции Тарчинини, чье присутствие в доме не на шутку их встревожило. Пусть так, но почему же, в таком случае, они согласились сдать ему комнату? Ведь проще простого было взять и отказать с самого начала... И тут опять же напрашивался один-единственный ответ: когда Тарчинини пришел туда впервые, Гольфолина еще не подозревали, что он мог представлять для них хоть какую-нибудь опасность. Когда же они все это обнаружили и каким образом? И с горечью, все возраставшей по мере того, как он продвигался вперед в своих логических построениях, Ромео вынужден был признать: все просто-напросто смеялись за его спиной — и Гольфолина, и Кантоньера, и Тереза. Подумав об унизительной роли, которую отводили ему в этом спектакле, он затрясся от ярости. Уязвленное самолюбие до предела напрягло умственные способности комиссара, заставило собрать в кулак всю волю и энергию, бросить все силы на скорейшее разоблачение этих негодяев, виновных не только в преступлениях перед обществом, но и позволивших себе сделать мартышку из самого проницательного полицейского во всей Вероне. Такого оскорбления Тарчинини снести не мог и, будто на втором дыхании, с остервенением снова начал ломать голову над загадкой.

Выходит, уже зная истинное лицо приезжего, Гольфолина пожелали убедить его, будто Софья тоже выступает в концертах... Ромео попытался восстановить в памяти все, что было связано с отъездом ансамбля. Донна Клаудия, наблюдающая за сборами путешественников, упаковкой инструментов... Интересно, а донна Софья тоже брала с собой свой бесполезный альт? Если да, то, на первый взгляд, это, казалось бы, лишено всякого смысла… Но Ромео достаточно хорошо знал свое дело, чтобы не сомневаться в одном: преступники никогда не совершают бессмысленных поступков... Значит, если молодая женщина повсюду сопровождала музыкальное семейство, то, скорее всего, с ней вместе разъезжал и ее альт? Но с какой целью?

И тут на веронца вдруг словно снизошло какое-то откровение. С бешено колотящимся сердцем он вскочил с подушки, присел в кровати. Кажется, теперь он наконец-то все понял! Кто мог заподозрить, что вместо музыкального инструмента донна Софья перевозила в своем футляре совсем другое?.. Тарчинини нажал на звонок для вызова медсестры. Появившаяся женщина неопределенного возраста — где-то между первой и второй молодостью, но, пожалуй, гораздо ближе к последней — обеспокоенно поинтересовалась:

— Что-нибудь не так, синьор? Может, вызвать дежурного врача?

— Нет. Попрошу вас от моего имени позвонить в одно место.

— В такой час? Ma che! Вы что, хотите, чтобы я всех перебудила?

— Вы угадали, милочка! Я именно хочу, чтобы вы разбудили комиссара Манфредо Сабацию.

— Но ведь он, наверное, спит?

— Конечно. Иначе как бы вам удалось его разбудить?

— И что я должна ему сказать?

— Чтобы он немедленно явился сюда.

— И вы... что же... думаете, что он послушается?

— Даже не сомневаюсь.

Менее чем через двадцать минут, наскоро натянув поверх пижамы халат, комиссар Сабация уже входил в палату к Ромео.

— Что случилось, Тарчинини? — вид у него был явно це слишком довольный.

— Похоже, я разгадал загадку, во всяком случае, в главном.

— Не может быть! — с Сабации сразу как рукой сняло все раздражение, и он напрочь забыл, что, едва заснув, был среди ночи поднят с постели.

— Может...

— И что дальше?

— А дальше, мой дорогой комиссар, я хотел бы, чтобы завтра утром, как можно пораньше, вы прислали бы мне полицейские рапорты с перечнем городов, где за последние полгода были обнаружены наркотики, а вместе с ними подробные сведения о последних концертных гастролях семейства Гольфолина.