Тарчинини с трудом проглотил слюну, когда Челестино самым непринужденным образом добавил:
— Вот потому-то я и подумал о тебе.
— Очень мило с твоей стороны... — каким-то сдавленным голосом пробормотал комиссар.
— Ты, конечно, вправе отказаться, но, по-моему, ты как раз тот человек, который нам нужен.
— Я... конечно, польщен... только, похоже, это чертовски опасно, а? А ведь у меня, между прочим, Джульетта с детишками...
— Уверен, что тебе удастся свести опасность к минимуму.
— А если нет?
— Повторяю, — пожал плечами Челестино, — ты вправе отказаться. Во-первых, ты не принадлежишь к отделу по борьбе с наркотиками, и к тому же Бергамо не в моем округе. Я, конечно, мог бы тебя откомандировать, но только с твоего согласия. Манфредо, ясное дело, был бы доволен. Он много о тебе слышал и с нетерпением ждет твоего приезда. В курсе всех твоих успешных дел и тоже, как и я, считает, что если кто-нибудь и способен разоблачить этих негодяев, то это только ты.
Как и всякий раз, когда кто-то льстил его самолюбию, Ромео тут же приосанился и, что называется, распустил хвост. Словно бы и не существовало нависшей над ним смертельной опасности. Главное — он самый лучший полицейский всей северной Италии, все остальное отошло на второй план! Он непременно поймает негодяев, которые убили Лудовико и Эрнесто, и все газеты заговорят о его блестящей операции! Вот они под ручку с Джульеттой прогуливаются по виа Кавур, а все прохожие почтительно кланяются или, оборачиваясь, шепчут друг другу:
— Гляди-ка, дорогая, а ведь это знаменитый комиссар Тарчинини. Знаешь, тот самый, что только что очистил от наркотиков Бергамо!
Как некогда Геркулес очистил Авгиевы конюшни. Это сравнение, самопроизвольно родившееся в вечно возбужденном мозгу Ромео, сразу зажгло воображение, И уже не думая больше ни об опасностях, ни об отодвигавшемся отпуске, ни о разочаровании Джульетты или неизбежном возмущении кузины Эузебии, он воскликнул:
— Надеюсь, Челестино, ты ни на минуту не сомневался в моем согласии?
— Ни секунды.
И оба в тот момент были абсолютно искренни. После того, как Джоко заглянул узнать мнение гостей о поданных яствах и получил положенную порцию заслуженных комплиментов, Мальпага заказал две рюмочки граппы из личных запасов хозяина заведения.
Согревая в руке рюмку с драгоценной влагой, Челестино проговорил:
— Я тебе сейчас объясню, как я представляю себе эту операцию, а ты скажешь, согласен или нет.
— Я весь внимание, — ответил Ромео, в ушах которого уже звучали победные фанфары.
— Значит, перво-наперво мы тебя назначим внештатным профессором средневековой археологии Неаполитанского университета.
— А почему это непременно «внештатным»?
— Потому что штатных все слишком хорошо знают. Ты будешь якобы изучать венецианское влияние на бергамскую средневековую архитектуру... Само собой, тебе придется просмотреть пару-другую книжек, чтобы хоть иметь обо всем этом представление на случай, если нарвешься на каких-нибудь знатоков.
— Пару книжек?
— Ну и что? У тебя еще до завтра уйма времени. Значит, из Неаполя ты прибыл прямо в Верону, тоже изучал здесь венецианское влияние. У тебя будут рекомендации лучших веронских специалистов в этой области, с какими ты здесь встречался по работе. В кармане у тебя будет автобусный билет, который теоретически ты должен был бы купить себе в Неаполе, и счет за гостиницу, где ты провел три дня. Естественно, я уже приказал изготовить тебе фальшивые документы. С завтрашнего дня ты у нас будешь профессор Аминторе Роверето, пятьдесят шесть лет, старый холостяк.
— Выходит, — слегка задетый за живое, заметил Ромео, — ты и вправду нисколько не сомневался, что я соглашусь на это дело?
— Я всегда знал, что такой человек, как ты, просто не сможет отказаться. Как только доедешь до Бергамо, сразу же ищи гостиницу. Но имей в виду, эти университетские профессора в золоте не купаются. Я бы тебе посоветовал гостиницу «Маргарита», что на пьяцца Витторио Венето. Потом погуляешь по городу и не торопясь отправишься обедать на борго Санта Катарина, где есть ресторан «Каприано». Там Манфредо попытается вступить с тобой в контакт. А дальше уж сам разберешься. Тебе и карты в руки, будешь решать на месте. Если вдруг срочно понадобится помощь, позвонишь к Манфредо домой, но только из телефона-автомата, или же прямо ко мне. Есть какие-нибудь возражения?
— Знаешь, я не очень люблю неаполитанцев...
— Ничего, они переживут. Итак, с этого момента ты находишься во внеочередном отпуску, так что на службу тебе возвращаться необязательно. Так и быть, даю тебе полдня дополнительного отпуска. Вот уж все будут завидовать...
На сей раз Тарчинини чуть было всерьез не рассердился, однако с помощью повторной рюмочки траппы удалось загасить нарождавшийся было приступ вполне закономерного негодования, и конец трапезы обошелся без новых эксцессов.
***
Расставшись с Челестино Мальпагой, Ромео решил немного пройтись, чтобы облегчить процесс пищеварения, который явно обещал быть не слишком легким. К тому времени, когда добрался до виа Пьетра, где обитало семейство Тарчинини, им овладела такая гордыня, что он искренне поражался, почему это прохожие не показывают на него пальцем. Несколько минут в молчании простоял перед памятником, воздвигнутым в честь великого Данте. В сущности, он чувствовал себя с ним почти на равной ноге.
Окончательно протрезвел Ромео, лишь вплотную приблизившись к дому на виа Пьетра. Да, пора было спускаться с небес, где он ощущал себя достойнейшим среди всех своих веронских современников, и возвращаться к печальной действительности, а в данный момент эта самая печальная действительность состояла в том, чтобы предстать перед Джульеттой Тарчинини и сообщить ей, что они не едут ни в какой отпуск, что надо немедленно оповестить об этом кузину Эузебию, и что муж ее к тому же собирается расстаться с ней на неопределенное время, сократить которое до приемлемых для обоих сроков может только его хваленая сообразительность. Однако вся проблема состояла в том, что в силе и безудержности воображения синьора Тарчинини ничуть не уступала супругу. И по мере того, как Ромео приближался к семейному очагу, вид у него становился все унылей и унылей.
По давней привычке Джульетта, дабы отдохнуть от утренней суеты, устраивала себе маленькую сиесту. Не выше мужа ростом, однако вдвое обгоняя его по объемам, она с юных лет сохранила совершенно детскую улыбку, и теперь, на пороге пятидесятилетия, взгляд ее оставался таким же чистым и невинным, как и в пятнадцатую весну, когда она своим благочестием составляла гордость падре Гуардамильо, настоятеля церкви Сан Лоренцо.
Тарчинини, крадучись, вошел в квартиру, так и не придумав, как сообщить плохие новости той, которая в его воображении до сих пор рисовалась той юной девой, за которой он когда-то так отчаянно ухаживал, и оставалась самой прекрасной. При виде Джульетты, дремавшей в кресле, изготовленном по ее нестандартным меркам, сердце Ромео сразу растаяло как воск. Он наклонился и поцеловал ее, но не в те отвисшие, пухлые щеки, немое свидетельство достоинств веронской кухни, а в смуглую, чуть впалую щечку девушки, которая существовала теперь только в его воображении. Проснувшись от этой нежной ласки, Джульетта первым делом расхохоталась, ибо, будучи по природе весьма легкого и веселого нрава, к тому же без памяти обожала своего Ромео, искренне считая его обворожительней и соблазнительней любого веронского юноши.
— Стыда у тебя нет, Ромео... — притворяясь рассерженной, проворковала она.
Новый поцелуй неопровержимо подтвердил, что у мужа и вправду нет стыда, когда он хочет доказать ей свою любовь. Когда старые голубки вволю нацеловались, Джульетта, наконец, полюбопытствовала:
— А что это ты так рано?
— Мальпага отправил меня в отпуск.
— Выходит, мы можем уехать раньше, — захлопала в ладоши Джульетта, — очень кстати, ведь завтра уже приедет Эузебия...
— Послушай-ка, Джульетта...
