— Да, мой Ромео!..

— Челестино хочет, чтобы я на пару дней повременил с отъездом, служба есть служба...

— Ни за что на свете!

— Но послушай, Джульетта...

— И речи быть не может! Мы решили уехать послезавтра и уедем послезавтра! И ни днем позже! Ты только подумай, комнаты уже заказаны, кузина Эузебия...

— Не забывай, Джульетта, — вдруг поднявшись, торжественно заявил Тарчинини, — что как бы я ни любил семью, служба отечеству для меня превыше всего! Сама понимаешь, если уж Челестино пришлось внести в нашу жизнь такие неудобства, значит, у него действительно не было другого выхода! Ничего не поделаешь, Джульетта, твой муж — слишком важная фигура, чтобы Верона в трудные минуты не обратилась к нему за помощью. Неужели пара дней отсрочки для тебя важнее, чем судьба всей Вероны?

— Судьба Вероны?

— А кто знает, может, и всей Италии!

Раздавленная внезапно свалившейся ответственностью, синьора Тарчинини не могла не подчиниться и тут же телеграфировала на адриатическое побережье, чтобы отказаться от заказанных номеров, а потом кузине Эузебии, чтобы та не суетилась понапрасну.

— А не сваришь ли ты мне кофейку, моя Джульетта?

Разрываясь между горечью от сорвавшегося отпуска и законной гордостью женщины, вышедшей замуж за выдающегося человека, синьора Тарчинини исчезла на кухне. Пока она отсутствовала, Ромео ломал голову над тем, как заставить ее проглотить вторую горькую пилюлю. Сделав в конце концов выбор в пользу полной непринужденности, он, едва Джульетта появилась с подносом, беззаботно бросил:

— А теперь, голубка, неплохо было бы собрать меня в дорогу...

— В какую дорогу? Ведь ты же сам сказал, что мы никуда не едем.

— Вы-то нет, а я еду.

Кофейный сервиз достался им от тетушки Паолы, которая в свою очередь получила его когда-то как свадебный подарок. Поэтому, прежде чем дать выход переполнявшему ее негодованию, Джульетта осторожно поставила на стол драгоценную семейную реликвию.

— Ромео! Если ты немедленно не объяснишься, произойдет большое несчастье!

Ромео объяснился, но не входя в подробности и особенно нажимая на лестную для семьи сторону дела. Его так высоко ценят, что даже в Бергамо считают, будто кроме него никто не способен справиться с делом настолько трудным, что в нем только что потерпели полное поражение даже представители города Милана. Это заявление приятно польстило самолюбию Джульетты, и она, несколько успокоившись, поинтересовалась:

— И как же долго ты будешь отсутствовать?

— Чем меньше, тем лучше, любовь моя, ты же знаешь, что вдали от тебя я не только есть и спать, я и дышать-то как следует не могу.

Догадываясь, что это ложь, Джульетта тем не менее с удовольствием выслушала эти признания, произнесенные Тарчинини без всякого намека на лицемерие. Она тут же уселась подле него на диване, и двое изрядно потучневших влюбленных, словно юная пара, впервые познавшая радости любви, слились в нежнейшем объятии. Каждый видел другого не таким, каким тот стал в реальной жизни, а каким рисовался ему в воображении.

Желая окончательно разрядить обстановку, Ромео со смехом признался:

— Представь, стараниями Челестино я превратился теперь в профессора археологии из Неаполя!

— Ты? В профессора?!

Этот мнимый титул рассмешил обоих до слез.

— Это еще не все, отныне называй меня не иначе как Аминторе Роверето!

— Шутишь!

— Клянусь!

И дабы придать больше веса своим словам, Тарчинини полностью перечислил свои новые паспортные данные: Аминторе Роверето, пятьдесят шесть лет, неаполитанец, внештатный профессор кафедры средневековой археологии Неаполитанского университета, старый холостяк!

— Что ты сказал?! — сразу вскочив с места, крикнула Джульетта.

— Ma che, Джульетта! Что это на тебя нашло?

— Ага!.. Значит, старый холостяк, так что ли?

— Да это же Челестино...

— Расскажи это кому-нибудь другому! Ты специально назвал себя холостяком, чтобы сподручней было крутить любовь с местными красотками, говорят, у них там, в Бергамо, очень страстные женщины, прямо как вулканы!

— Послушай, Джульетта...

— Не прикасайся ко мне, негодяй! Теперь-то я поняла всю твою подлую игру! С помощью этого поганца Челестино Мальпаги ты придумал себе эту командировку, чтобы крутить там шуры-муры с очередной девицей, которую тебе удалось обворожить!

— Ma che! Ты что, рехнулась, что ли?

Но Джульетта уже была не в том состоянии, чтобы прислушиваться к голосу разума.

— Ты предал меня, предал родных детей, предал кузину Эузебию, и все ради этой позорной страстишки! Я проклинаю тебя, Ромео! Ты опозорил всю нашу семью! Да если бы у тебя и вправду были честные намерения, зачем бы тебе тогда, спрашивается, понадобилось менять имя?

— Я же тебе уже объяснял, что я слишком известен, чтобы...

— Врешь! Развратник! Знаю, почему ты взял себе другое имя — чтобы сподручней было заниматься своими похотливыми любовными делишками! А по какому это, интересно, праву ты сменил себе имя, а?

— Со своим именем, — завопил доведенный до крайности Ромео, — я имею право делать все, что мне заблагорассудится!

— Мошенник! Оно не только твое, а и мое тоже, вот уже тридцать лет, с тех пор как я, несчастная, вышла за тебя замуж!

— Ты просто дура, Джульетта!

— Ах вот до чего дошло! Теперь ты уже меня обзываешь! Остается только выгнать меня из дому, чтобы было куда привезти свою красотку из Бергамо!

Вне себя от ярости, Тарчинини схватил со стола чашку, из которой только что пил кофе, и со всей силы швырнул ее на пол, где она благополучно и разбилась. Перед таким святотатством оба противника на мгновенье потеряли дар речи, потом, до конца не выйдя из оцепенения и все еще не веря своим глазам, Джульетта пробормотала:

— Что?!.. И ты посмел?.. Сервиз тетушки Паолы?!

По правде сказать, Ромео не слишком гордился собой и уже сожалел о непоправимом поступке, Джульетта же нашла в этом новый повод дать выход душившему ее гневу.

— Выходит, Ромео, теперь для тебя уже не осталось ничего святого, да? Эта девица так тебя околдовала, что ты уже готов превратить в черепки все наше фамильное наследство?! Чего ж ты медлишь? Давай, убей тогда и меня, зачем тебе такая обуза? После того, как посмел разбить чашечку тетушки Паолы, от тебя уже всего можно ожидать, убийца!

От такого лицемерия у Ромео даже слегка закружилась голова. Он уже был почти готов взорваться и сделать невесть что, но тут в комнату вошли дети и с ошарашенным видом замерли на пороге. Старший, Ренато, раскинул руки, пытаясь скрыть зрелище семейного скандала от малышей — Альбы, Розанны, Фабрицио и Дженнаро. Обернувшись к дверям, Джульетта увидела детей и бросилась к ним со словами:

— Обнимите же свою мамочку, бедные сиротки!

Несколько огорошенные ребята уставились на мать, однако самый младший, Дженнаро, на всякий случай заревел, его примеру вскоре последовал и Фабрицио. Семнадцатилетний Ренато, уже начавший постигать законы логики, воскликнул:

— Ma che, мама! А с чего это ты вдруг называешь нас сиротками, ведь вы же с папой здесь?

— Теперь это уже ненадолго!

— А почему ненадолго?

Синьора Тарчинини гордо выпрямилась и, указуя карающим перстом на вконец обалдевшего супруга, завопила:

— Вот он, полюбуйтесь на человека, который хочет убить вашу мать!

Ни секунды не веря в реальность подобного обвинения, Альба с Розанной все-таки сочли уместным разрыдаться, что дало основание Джульетте воскликнуть, в упор глядя на мужа:

— Смотри, подлец, твоих рук дело!

Ослепленный яростью, Тарчинини стал с угрожающим видом приближаться к супруге.

— Ты замолчишь или нет?

— На помощь! Помогите! — с деланным ужасом закричала Джульетта.

Увлекшись собственной игрой, синьора Тарчинини в конце концов и вправду почувствовала страх и, собрав детей, кинулась на лестничную площадку, где, естественно, боясь пропустить такой интересный семейный скандал, уже собрались ближайшие соседи, чьи ожидания оправдались с лихвой.