— Тоже скажешь, серебро!.. Скажи — медный грош с дыркой, вернее будет, — не унимается дед Епий.
— Ещё что плохо?
— Я же не говорю — всё плохо! — сердится дед. — Хорошее тоже есть. Без школы не обойтись, что богачей и чиновников разогнали — правильно сделали, избу-читальню построили — хорошее дело: кто умеет — сам читает, а неграмотные, вроде меня, послушают. И радива интересно говорит. А за попов я не заступаюсь.
— Так что же тогда не годится?
— Напрасно ругаете всё, что раньше было. Нельзя. Я хотя и не учился, а дураком никогда не был, сам знаешь.
— Почему же ты колхоза боишься?
— Боюсь?.. Не боюсь я твоего колхоза, а надо подумать, посмотреть. Раньше как жили? Есть домишко, хозяйство, плохое-хорошее, а всё твоё: скотина — твоя, соха-борона — твоя. Хочешь — работаешь, хочешь — отдыхаешь. Сам себе хозяин. А в колхозе что?
— В колхозе ты тоже хозяин: поработаешь — отдохнёшь. Тяжёлую работу за тебя делают машины. А потом, ведь сам знаешь, вместе и работать легче и расходов меньше. Вот, скажем, у тебя — лошадь, и у соседа — лошадь, и у другого — тоже. Ты за своей смотришь, соседи — за своими: ни тебе, ни им отдыху нет. А если собрать всю скотину вместе, тогда с ней со всей управится один человек. Да что говорить! Понимать надо, отец!
— Разве вас переспоришь? Ну и времечко наступило: яйца курицу учат! — совсем рассердился дед Епий и повернулся к сыну спиной.
Долгое время работали молча: отец ни слова, и сын ни слова. Потом дед Епий сказал примирительно:
— Мне-то всё равно, таким, как я, в базарный день цена за пару — копейка. Я свою жизнь прожил. За вас болит у меня сердце, вот и думаешь так и этак... Как сумеете, так и проживёте. А по правде сказать, хорошо жить начинаете.
Так мало-помалу новое торжествовало над старым. Так маленькая мышь перегрызает толстое бревно; так капля воды долбит твёрдый камень.
Однажды в воскресенье Кориш возвратился вечером домой, зашёл потихоньку в пустую избу и услышал через открытое окно разговор сидящих под окном женщин.
Телефона в деревне ещё не было, но досужие сплетницы быстро разносили новости по всей деревне.
— Слышали, милые, — раздавался голос тётки Оляны, — какую новую беду готовят нам коммунисты?
— Говорят, какую-то коммуну хотят в деревне устраивать.
— Все говорят «коммуна» да «коммуна», а как это понять, что такое коммуна? — спросила одноглазая высокая старуха.
— И-и, милые! Коммуна — это значит конец света. Запишешься в коммуну — у тебя первым делом отберут дом и всё хозяйство, потом выбросят иконы и заставят молиться дьяволу. Жить все будут вместе, одежда и бельё будут общие. Своего ничего не останется...
— Боже мой, так это не жизнь, а погибель! — всплеснула руками одноглазая старуха.
— Истинно. Погубить нас хотят коммунисты, погубить...
Кориш слушал, и ему очень хотелось крикнуть: «Не слушайте тётку Оляну! Врёт она! Васлий совсем не то рассказывал про колхоз!»
— Мой Миклай говорил: «Если вступишь в колхоз, жить легче будет», — сказала молодая женщина. — Ведь вместе работать всегда легче: и работа спорится, и веселее...
— Как попадёшь в колхоз, тогда повеселишься... Да что с тобой говорить: ты сама коммунистка. Посмотрите, люди добрые, на эту срамницу: ходит, как паршивая девка, без шымакша. И народа не стыдится!
— Какой тут стыд? — сказала подошедшая к говорящим бабушка Водырова. — Вот я тоже шымакш сняла — и хорошо. Нельзя в новые времена жить по-старому.
— Разве это срам — не носить шымакша? Срам по другой дороге ходит, — ободрённая словами бабушки Водыровой, сказала молодая женщина.
— Молода ты меня учить! — закричала на неё тётка Оляна. — Я тебе хвост прикручу!
— Если тебе так нужен шымакш, прикрути к своей старой голове две шишки и носи два шымакша.
Некоторые женщины засмеялись. Тётка Оляна встала и сказала:
— Заговорилась я тут с вами, а дома дел полно...
Она потихоньку, так, чтобы никто не заметил, плюнула в сторону и пошла в избу.
Кориш рассмеялся и быстро отскочил от окна.
НА ПЕРЕПУТЬЕ
День за днём, неделя за неделей прошло лето. Кориш сполна хлебнул нелёгкой пастушеской жизни. Он не высыпался, вставай ранним утром и, ложась спать, когда уже бывало совсем темно. Мёрз в холодные дождливые дни. Бывало, промокнет до нитки и так ходит весь день. Немало сиротских слёз упало за лето на чодранурские поля и луга...
Но за это же время у Кориша словно открылись глаза на окружающий мир.
Дед Опой научил его по верным приметам узнавать, какая будет погода — когда дождь, когда вёдро. Если ветер дует из леса — к дождю, если тянет над ельником — к ясной погоде; если ветер идёт вниз — к сырости, если звёзды светят тихо, спокойно, то завтра будет тихий день, а если дрожат и мерцают, то поднимется ветер.
За свою долгую трудную жизнь много всего перевидел и пережил дед Опой.
Старик рассказывал маленькому Коришу о разных событиях, которые случались в деревне, о людях, о том, как жили в прежнее время.
— Ты, сынок, хотя и мал ещё, но тебе нужно многое знать, нужно учиться. Я, к примеру, прожил жизнь, как слепой, всё работал и не видел никакой радости. Жизнь прожить — не в игрушки поиграть. Сумеешь, выучишься — белый свет увидишь... Раньше бедным людям, да ещё таким сиротам, как мы с тобой, был один путь: весь век свой маяться, на людей спину гнуть. Теперь тебе все дороги открыты. После революции и я почувствовал себя человеком! А раньше... Эх, что и говорить, много горюшка видано в прежнее время! Кто только не помыкал нами! Все начальники, все командуют: тут тебе и становой, и урядник, и поп... Налетят, бывало, они на деревню, как стая коршунов, один налоги дерёт, другой в солдаты забривает, издеваются над мужиком, бьют направо и налево. Тяжело приходилось бедняку... По правде сказать, и мужики в прежнее время жили по-разному: одни бедно, другие богато. Недаром пословица говорит: «Ближняя собака скорее укусит». Свой же деревенский богатый мужик-мариец соседей-бедняков давил. У бедняка земли мало, лошади нет, своего хлеба не хватает, а чтобы купить, денег нет. Вот и идёт такой бедняк к богатому соседу за помощью. Сосед поможет, а потом этой своей помощью раздавит, как муху. Получишь рубль — отдай два, даст пуд хлеба — сдерёт вдвое. Да что поделаешь? Нету никакого другого выхода: берёшь. Плачешь, а берёшь... Вот, сынок, какая раньше жизнь была...
Кориш что-то понимал, что-то не понимал, но очень любил, глядя в добрые глаза старого пастуха, слушать его рассказы. Ум ребёнка — как плодородная почва: если упадут на неё добрые семена, то обязательно дадут хорошие всходы.
Теперь Кориш не бегал босиком: дед Опой научил его плести лапти, и на чердаке у дяди Петра висело про запас уже целых пять пар новых лаптей. Научился Кориш играть на волынке. «Сейчас у тебя пальцы гибкие, — говорил Опой Коришу. — Поучишься немного и хорошо будешь играть». Хотя маленькие пальцы пастушонка не могли захватить сразу все отверстия на волынке, Кориш всё же научился играть три — четыре песни.
Незаметно пролетело тёплое лето. Всё реже проглядывает из-за низких, тяжёлых облаков солнышко, по ночам дует холодный ветер. Пусты поля, окончились все работы. И только озимые зеленеют, словно раскинутый зелёный свадебный наряд.
Пожелтела на чодранурском поле ветвистая липа, и холодный ветер с каждым днём всё больше и больше жёлтых листьев обрывает с её ветвей.
Вечерами, когда молодёжь выходит за околицу на гулянье, над тихой деревней и над пустыми полями далеко разносится грустная песня осенней трубы[4].
Однажды в серый осенний день дед Опой и Кориш пригнали стадо на сжатое ржаное поле и пустили пастись по жнивью, а сами сели у дороги на жёлтую, поблёкшую траву. Дед Опой заиграл, а Кориш тоненько и печально запел:
Широкий мир — мой дом родной,
Постель — зелёный луг,
А стадо — милая семья,
