Но нужно учитывать — можно ли к этому лесу подобраться? Без дорог смысла нет. Разумеется, покупатель найдется, только пятьсот рублей за десятину не даст. В лучшем случае — четыреста. Да, а на кой-леший лес продавать? Самому вложиться в дорогу, нанять лесорубов, мужиков-возчиков, вывозить самому. Даже если в Череповце продавать, то с вычетом расходов, бревно стоит дороже, нежели дерево. Сосновое бревно у нас сколько стоит? Крестьянину изба обходится в тридцать рублей, без стоимости работы плотника. Но там ель. А бревен в доме около шестидесяти штук (плюс-минус). Грубо — полтинник за бревно. Сосна подороже рубль, а то и два. В Питере — еще дороже. Не приценивался, но выяснить не сложно. А с десятины бревен получится… На тысячу, не меньше.
Так, а если лесопилку изладить? Продавать обрезную доску, брус. Даже горбыль в дело пойдет. Горбыль, кстати, лучше не продавать, а делать из него поддоны — дороже выйдет.
А если собственное мебельное производство наладить? Вначале самую простую мебель делать, для крестьян — столы, табуреты, а там и пойдет.
Стоп-стоп, не туда меня занесло. Этак я из приличного судебного следователя по важным делам, превращусь в предпринимателя. Конечно, под это дело можно специального человека подрядить, назвать его управляющим, но все равно, уже не то. Если сам не станешь вникать в сущность дел, ослабишь контроль, управляющий тебя быстренько по миру пустит. Вон, папенькин начальник — господин Мослов, месяца два в году тратит на поездки по собственным заводам. И государь о том знает, но позволяет, потому что на предприятиях Мосолова плавят чугун, а еще медь.
Другое дело, что я, пока не вижу надобности ничего продавать. Жалованье у меня приличное, надеюсь, батюшка на свадьбу что-то подкинет, проживем. Да и не стоит распоряжаться чужими деньгами. Приданое, насколько помню, это вообще собственность женщины, вступающей в брак и муж имеет право им распоряжаться только с ее письменного согласия.
Значит, пусть пока лес стоит. Будем считать, что сосны — это вложение денег. Ксения Глебовна мудро сделала, что оставила приданое для детей. Может, если бог даст, так и Леночка сохранит приданое для наших детей?
Но все-таки, следует потом уточнить — где этот лес, имеются ли подъездные дороги, нужно ли нанимать лесника? Если поблизости деревни, то мужики, без догляда, деревья вырубают. Конечно, они и с доглядом вырубают, но с лесником хоть какая-то надежда. При этом, ни одна зараза не считает, что тащить бревна из барского или казенного леса — это кража. У нас, в статистике преступлений по губернии, незаконная рубка леса первой стоит[1]. Не сберегу — ничего детям не оставим.
Когда пришло время пить чай, я спросил:
— Ксения Глебовна, теперь жених имеет право невесте подарки дарить?
— А вы уже и подарки собрались дарить? — слегка удивилась будущая теща, но милостиво кивнула. Дескать, теперь можно.
Леночка, заполучив браслетик и сережки, ужасно обрадовалась. Наверное, только присутствие матушки останавливало мою кареглазку. Иначе, повисла бы у меня на шее.
Браслетик сразу же был пристроен на ручку, а вот с сережками вышла промашка.
— Маменька, а мне теперь уши надо прокалывать, — сообщила моя гимназистка.
Упс. А что, у кареглазки до сих пор ушки не проколоты? Точно! Я же Леночку целовал в ушко, должен бы помнить. И помнил ведь, но отчего-то забыл. Или сработал штамп? Всегда считал, что если у девушки имеются уши, то в ушах обязательно сережки.
— Ну вот, дочка выросла, скоро замуж выйдет, — пригорюнилась будущая теща. Вздохнув, горестно сказала: — Внуки пойдут, превращусь в старую бабку.
— Ксения, радоваться надо, что дети растут, а не страдать, словно последняя дура, — довольно резко сказала Анна Николаевна.
Не исключено, что тетушка сейчас отправится плакать. Леночка, чтобы спасти ситуацию, сказала:
— Тетя Аня, а я к песенке, которую Иван пел, музыку подобрала. Ване, споешь?
Я, вроде, и не в голосе нынче, но, если невеста желает — спою. Да и ситуацию следует разрядить. А Леночка — молодец. Никак не думал, что она запомнила мотив, на который я пел, да еще и музыку подобрать умудрилась!
Кареглазка села к роялю, а я запел. После первого исполнения пришлось исполнять песню на «бис». А потом уже не только Леночка, но и ее тетушка вместе с матушкой дружно подхватили припев:
— Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним
И отчаянно ворвемся прямо в снежную зарю.
Ты узнаешь, что напрасно называют север крайним,
Ты увидишь, он бескрайний, я тебе его дарю[2].
Пели бы и дольше, но чай остывает. А так, глядишь, в случае нужды, мы с Леночкой станем песни советские петь. Исполним дуэтом «Песенку первоклассника» или «Песенку крокодила Гены». На жизнь заработаем. И, как знать — может, еще и прославимся? Вот, разве что, кое-какие слова придется заменить.
Хорошо сидеть, но пора и честь знать. На улице холодно и Леночка, на правах невесты, принялась собирать меня в путь-дорогу. Шарф накрутила так, чтобы укрыть уши и прикрыть нос. Если кто увидит, решат, что грабитель.
Домой возвращался, когда луна уже светила вовсю. Людей по дороге не попадалось, только откуда-то вынырнул младший городовой Яскунов. Увидев, что свои, приложил ладошку к башлыку, закрывавшему фуражку.
— Ты чего вдруг? — удивился я.
— Опять Манькины повздорили, — с досадой ответил городовой.
Супруги Манькины были притчей во языцех. Годиков обоим за сорок. Дом неплохой, вроде, все есть. Муж — Тимофей, работал плотником, говорят, едва ли не лучший плотник в городе. Работяга, тихоня. Жена — Глафира, рукодельница, добросовестная хозяйка. Детей четверо, старшую дочь уже замуж выдали.
Обычно Манькины жили душа в душу. Но иной раз, когда Тимофей получал деньги за выполненную работу, они устраивали маленький праздник — покупали косушку водки, детям — пряники и конфеты. А дальше, если формулировать суконным языком моего времени «в процессе совместного распития спиртных напитков возникала ссора». Ссору мог начать и сам Тимофей, припомнив, что двадцать лет назад — незадолго до свадьбы, будущая жена путалась с каким-то Петькой, с которым уединялась в сарае, да и девственности он у невесты в первую ночь не обнаружил. Глашка принималась возражать, причем, очень бурно, с применением скалки или сковородки.
Тимофей, хоть и тихоня, но просто так себя бить не давал, давал сдачи.
Или напротив — Глафира вдруг вспоминала какие-то старые мужнины грешки, вроде того, что когда ездил рубить сруб в Шухободь, ночевал у какой-то вдовы.
Супруги принимались лупить друг дружку смертным боем. Дети вначале пытались сами разнять родителей, если не получалось — бежали к соседям, а те в участок, благо, все у нас в городе рядышком. Кто-нибудь из городовых отправлялся к Манькиным, начинал увещевание. Обычно, при появлении представителя власти, супруги прекращали драку и принимались мириться.
Мирились, тихо-мирно жили месяца два, иной раз с полгода, а потом опять скандалили.
Ухтомский, порядка ради, их несколько раз арестовывал, держал в участке, назначал штраф, потом попросту плюнул. Даже приказал подчиненным больше на вызовы не ходить — убьют друг дружку, так и хрен с ними. Проще похоронить, чем разнимать.
— Вроде, Антон Евлампиевич не велел к ним ходить? — спросил я.
— Пришлось, — вздохнул младший городовой. — Младший сынишка прибежал — мол, батька решил повеситься, в сарай ушел. Дескать — плачет, что мамка ему перед свадьбой неверна была!
— Так и хрен-то бы с ним, пусть вешался, — хмыкнул я. — Похоронили бы, тебе хлопот меньше.
— Так-то оно так, только мальчонка сказал, что батька грозился еще и сарай поджечь. Пришлось Тимофея за шкирку брать, в участок вести. Тут уж простите, пришлось разок в морду дать.
— Это за дело, — одобрил я. — На этот раз ругаться не буду. Сарай он, видите ли, подожжет. Можно было два раза в морду дать.
Покачал головой, пошел дальше. Опасно одному ходить на семейные скандалы. Слышал, что в моем мире участковым, которым полагается разбираться с такими делами, строго-настрого запрещают идти на разборки в одиночку, да еще приказано облачаться в бронежилет. Чем опасен семейный скандал, так это тем, что побитая жена, вызвавшая полицию, при появлении наряда, начинает вдруг возмущаться — мол, за что забираете любимого? И ладно, если все ограничивается словами, но так бывает, что женщина бросается в драку[3].
