— Будем, — подтвердила кареглазка. — Концерты для белых медведей еще никто не давал. Мы станем первыми! Входная плата — две рыбины. А бурым медведям скидка.

— Почему это бурым скидка? — возмутился я. — Пусть малиной рассчитываются.

— Так их все равно в тундре нет. Они в лесах живут. Мы лучше потом тюленей пригласим.

— А разве белые медведи в тундре водятся? — призадумалась тетушка. — Им же море нужно, а где в тундре море? — Спохватившись, что пошла на поводу у молодого поколения, рассмеялась. — Эх, артисты! — Покачав головой, Анна Николаевна, обняла племянницу и засмеялась: — Жорка с Ксюшкой поругаются, но куда им теперь деваться? Что сделано, то сделано. Дураки вы. И ты, господин следователь и ты, гимназистка… Ну да, дураки. Но здорово. Не будь я старухой — завидовала бы тебе Леночка черной завистью!

Мы с Леночкой переглянулись и дружно вздохнули. Сами знаем, что дураки. Зато счастливые дураки.

Теперь нужно выяснить — что там произошло после моего бегства?

— Лен, я же тебя сегодня бросил на поле боя. Сбежал наитрусливейшим образом.

— Где это вы Леночку бросили? На каком поле боя? — сразу же нахмурилась тетушка.

— В гимназии бросил, — с грустью пояснил я. — Оставил невесту на растерзание классной дамы, а сам сбежал.

— Ваня, ты не сбежал! Ты отступил под натиском превосходящих сил противника, — рассмеялась Леночка. — Тягаться с Викторией Львовной не стоит. Тем более, что примчались еще две дамы, а следом за ними и сам директор. Ты бы молчать не стал, а ругаться с нашими грымзами себе дороже. А тебе, оказывается, вообще в гимназию приходить не полагается.

— Елена, что ты такое говоришь⁈ — сразу же возмутилась тетушка. — Как ты назвала Викторию Львовну?

Мне Виктория Львовна грызой не показалась, но, если Леночка сказала грымза, значит — грымза.

— Так все-таки — что было потом? — в нетерпении спросил я. — Что там с гимназией?

— Да ничего страшного не случилось, — отмахнулась Леночка.

— Ругали?

— Не-а, просто исключили.

— Что? — в один голос спросили мы с тетушкой.

Я не понял — разве за такую ерунду исключают? Подумаешь, девочка поцеловалась на перемене. И, не с кем-то, а с собственным женихом. Выговор там объявить. В карцер гимназисток не запирают, а телесные наказания отменены двадцать лет назад. Да и были ли они у девчонок?

Тетушка вначале схватилась за сердце, потом изумленно спросила:

— Лена, а разве директор имеет право исключать из гимназии? Исключением занимается Попечительский совет. Я сейчас же дам телеграмму Георгию, пусть он пишет жалобу в губернскую дирекцию. Или я сама напишу.

— Так меня не совсем исключили, а на неделю, — сообщила Леночка. — Неделя, ерунда. Но кольцо на пальце запретили носить — дескать, невеста, все понимаем, но нельзя-с. Мол — пришла на первый урок — сняла. После уроков — пожалуйста.

— Лена, ну разве можно так пугать? — перевела дух тетушка. — Вон, Ваня… то есть, Иван Александрович аж с лица спал. Коза ты…

Я с лица спал? Из-за такой ерунды? Ленке все равно замуж за меня выходить, а будет ли у жены аттестат, нет ли — какая разница? Но если для родителей имеет значение… Пусть документ будет.

— Наоборот, обрадовался, — сообщил я. — Мне же в Москву ехать придется, в университет. Вместе бы и поехали. Леночка бы в какой-нибудь московской гимназии доучилась, а я, тем временем, экзамены бы сдавал.

— Еще чего не хватало! — возмутилась Анна Николаевна. — Пусть у нас доучивается. Иначе, я такой скандал устрою.

Исключить на неделю? Фигня. Но понятно, что руководству гимназии нужно проявить воспитательную работу. А как иначе?

— Господин Белинский[1] хотел на три недели исключить, но Виктория Львовна вступилась — мол, нельзя вторую по успеваемости ученицу на три недели исключать.

— А почему не первую? — хмыкнул я. — Ты же у нас лучшая по знанию иностранных языков?

— По иностранным — да, но первая у нас Влада Иванаева. Она у нас и по математике, и по физике самая лучшая.

Видимо, об этой девочке и говорила мне классная дама.

— Ваня, а ты обратил внимание, что тетя Аня тебя обругала? — заявила вдруг Леночка.

Мы с Анной Николаевной недоуменно переглянулись. Вроде, обо мне слова не сказано.

— Когда это я Ивана Александровича ругала? — спросила тетушка.

— Так если я коза, то кто у козы жених?

[1] Белинский Фридрих Дементьевич, действительный статский советник, одновременно директор и Мариинской женской гимназии и Череповецкого реального училища.

Подозреваю, что соседи считают меня ненормальным человеком. Печку топлю не спозаранку, а вечером. Впрочем, сам себя накручиваю. У некоторых горожан тоже по вечерам дым валит, потому то кроме русской, в домах имеются и печи поменьше, именуемые либо плитой, либо подтопком, либо голландкой. Как раз для того, чтобы согреть дом на ночь.

С утра мне возиться лень, зато заявившись со службы в холодную избу, сразу же топлю печь и весь вечер и ночь наслаждаюсь теплом. Могу себе это позволить, потому что не готовлю.

Но надо бы отыскать прислугу. Не хочу. Представляю, как в моей квартире появится посторонний человек, который станет рыться в моих вещах, валяться в моей постели. Пока был в Новгороде, слегка шокировало, что в мою комнату входят, переправляют мою постель, убирают.

Были бы здесь водопровод, газовая плита, горя бы не знал. А воду с дровами носить — не барское дело. Но где ее отыскать, прислугу? Спрашивал сослуживцев — пожимают плечами, обещают подумать, поспрашивать. У наших судейских тоже прислуга не у всех. По деревням, проехаться, что ли? Или по базару пройтись? Точно, поброжу-как я по базару, поспрашиваю. Авось, понаехавшие пейзане, вернувшись в деревню и забросят удочку. Но это в воскресенье, раньше не получится.

Спиртовка шипит, скоро водичка закипит, можно кофе засыпать.

Стук в дверь. От неожиданности, едва не просыпал коричневый порошок мимо кастрюльки.

И кто там стучит? Времени-то еще и восьми нет. Не иначе, что-то случилось. Подождут две минуты. Сначала кофе, потом открою.

Опять стучат. Как был — в халате поверх жилета, так и пошел.

— Доброго утречка вам.

Около дверей стоит незнакомый мужик. Не понять — крестьянского обличья или городского? Полушубок, круглая шапка, вроде кубанки, валенки, обшитые кожей. Если крестьянин, то не из бедных. Или мелкий лавочник.

— Приветствую, — хмуро отозвался я. — Чего хотел?

— А хотели мы барин вещички у вас забрать, — с улыбкой сказал мужик.

— Вещички? Что-то я не припомню, чтобы ты мне свои вещи на сохранение оставлял, — хмыкнул я, раздумывая — как там мой кофе?

Мужик улыбнулся еще шире.

— Так не свои, а хозяйки вашей, которая нонеча замуж выходит, — сообщил он. — Одежку там всякую, посуду. Петр Генрихович сказал — мол, езжай в Череповец, отыщешь дом вдовы Селивановой, у ее жильца все возьмешь.

А, все ясно. Литтенбрант послал мужика, чтобы привезти вещи Натальи Никифоровны. Видимо, сам забегался, весь в хлопотах. Как-никак, и свадьба у человека на носу.

— Ну, тогда в дом проходи, — посторонился я, запуская мужика в сени.

Так, а какие вещи-то надо отправить? Хоть бы записку черкнули. Наталья Никифоровна, видимо, тоже заработалась. Откуда я знаю, что нужно?

Мы вошли в избу. Дядька, узрев соболью шубу, лежавшую поверх моих сундуков и чемоданов, ткнул в нее пальцем.

— Вот, шубейку эту велено захватить, да из одежды — бельишко там, платья с юбками. Все, что в доме лежит.

Шубейку забрать? Хм… Что-то я нюх потерял. Ладненько, будут тебе хозяйкины вещи.

— Раз велено, значит захватишь, — не стал я возражать. — Слушай, ты один приехал, или с напарником? Вещей-то много, таскать замучаешься. Комодов только восемь штук, буфет, две кровати.

— С напарником, — сообщил мужик, уже потянувший руки к «шубейке». — Сосед мой, в санях сидит. Если надобно — позову. Только в сани-то все не войдет. Лучше такое взять, что места много не занимает, да поценнее.