Мусавара Гизатуллина, моя бабушка с папиной стороны, была прямой противоположностью Марьям Загретдиновны Таймасовой во многих отношениях. Отчества ее я никогда не знал, потому что в ее паспорте соответствующая стройчка была просто пустой, и не потому, что она принадлежала к категории "незаконно рожденных" – такого в татарских семьях того времени просто не было. Думается, что при выдаче ей паспорта это оказалось просто недоглядом.

Мусавара была родом из деревни № 13 где-то в Оренбуржье. Полагаю, так оказалось зарегистрированным в бумагах поселение репрессированных и сосланных граждан Советской Республики, не вписывавшихся в послереволюционные годы в представления рабоче-крестьянских властей о том, из каких граждан должно состоять новое раскрепощённое общество. Мой дед Абдулла был муллой, а значит, подлежал переселению в места необустроенные и удалённые от центра. Мы бабушку любовно называли Эбкэй. Помню, как мальчишкой лет десяти как-то откопал ее паспорт, в серо-коричневом коленкоре, совсем помятый, потому, как всегда, был закутан в платочек с сокровенным томиком Корана и скомканными рублями её сбережений. С чёрно-белой фотографии смотрела молодая женщина в белом платке, завязанном бантиком на подбородке, в белой в горошек блузке и с простым, открытым лицом. Отчества нет. Год рождения – 1876-й! Подумать только – прошлый век! Для меня это время казалось таким далеким и во многом в моих детских представлениях таинственным.

Эбкэй почти не говорила по-русски, ну а, если и приходилось ей что-либо сказать, это всегда было лишь несколько слов, произнесённых очень смешным манером, который для нас с братом всегда казался забавным. Помню такой эпизод: по какому-то неведомому случаю бабушка упомянула не сходящее в конце пятидесятых годов с газетных полос и постоянно звучащее по радио имя нашего тогдашнего, горячо любимого Никиты Сергеевича Хрущёва, героя Великой отечественной войны, председателя всех Советов и Президиумов, непреклонного борца за мир и за все за это твердо восседающего на верхушке пирамиды власти в СССР. «Хрущёв» в ее произношении превратился в «Крущюк», что, конечно, не могло нас, пацанов, не рассмешить. Уже потом, много лет спустя, став профессионалом по проблемам обучения произношению иностранных языков, я понял, что акцент и искажение произношения, как правило, слов неродного языка – явление нормальное и практически неизбежное, и особенно, если изучение нового языка происходит в зрелом возрасте.

Эбкэй, что, кстати, по-русски означает «бабуля», жила с нами не всегда – она то вдруг появлялась и оставалась у нас какое-то время, а потом таинственно исчезала. Мы, конечно, к ее присутствию и общению с ней привыкали и, наверное, нам ее естественно не хватало после ее неожиданных исчезновений. Как оказалось, после некотрого времени, проведенного в нашей семье, она отправлялась пожить с семьями других ее сыновей и дочерей, которых у неё было… тринадцать! Эбкэй жила попеременно у всех по очереди и поэтому нигде долго не задерживалась. Мне кажется, что у всех братьев и сестёр моего отца была договорённость о том, что Эбкэй живёт там, где в ней есть самая большая потребность на тот момент или, говоря иначе, где она могла помочь присматривать за своими внуками и внучками.

Все граждане СССР по достижении совершеннолетия должны были работать. Тунеядство, что означало сознательное уклонение от трудовой деятельности, каралось законом. В стране существовала система дошкольных детских учреждений, куда детей отдавали с тем, чтобы взрослые в семье могли работать. Не думаю, что все дети автоматически посещали ясли и детские сады перед тем, как пойти в школу, однако данные учреждения при желании родитедей были относительно доступны. Мы с братом оба ходили в ясли и детсад, и, помнится, плата за детсад до реформы 1961 года была около ста рублей в месяц за каждого. При зарплате папы в 1700 рублей, а мамы где-то в 800-900 рублей (почему-то именно эта цифры всплывают в памяти) такой расклад казался вполне приемлемым. Дети находились в детском учреждении с 8 утра до 5–6 вечера все рабочие дни, где их кормили, гуляли с ними, занимались обучающими и развивающими мероприятиями, а летом вывозили детей на месяц на дачу – и всё это за относительно доступную, если не мизерную, плату. Тем не менее, несмотря на все заботы государства о подрастающем поколении, бабушки в советское время всегда оставались бабушками и были неотъемлемой частью воспитания детей в семье.

Мой отец был вторым сыном по старшинству в семье Абдуллы и Мусавары Гизатуллиных, а старшим из детей Эбкэй был Фатых-абый, крупный мужчина с большим мясистым носом и лоснящейся кожей. Он жил в городе Жана Арка в Казахстане, где занимал какую-то довольно ответственную должность на железнодорожной станции города. Там же пустили корни и остальные братья и сёстры моего отца.

Жана Арка являлся крупным ж/д узлом в республике, и вся жизнь города проходила вокруг станции, дававшей трудоустройство многим ее жителям. Там и работали, как я помню, многие братья и дети Фатыха-абыя. Они приезжали к нам на поезде, и дорога занимала почти трое суток. Фатых-абый очень гордился тем, что как работнику ж. д. проезд в поезде ему предотавлялся бесплатно. Путешествовали они всей большой семьёй и поэтому приезжало всегда много народу. Старшего сына звали Асхат – это был высокий худощавый парень с русой курчавой шевелюрой. Очень привлекательной наружности молодой человек с лёгкой, располагающей манерой общения.

Отец регулярно получал письма из Казахстана. Вечером того дня мы все дружно рассаживались за круглым обеденным столом, освещенным абажуром, свисающим с потолка над самым его центром, и папа читал их нам вслух от начала до конца и всегда читал чинно, с растановкой. Интересно заметить, что написаны они были аккуратным почерком с забавными закорючками, которым нас в школе не учили, на трёх-четырёх страницах. Для писем в те времена по большей части использовались школьные тетрадные листки, они затем складывались вдвое, а затем длинная часть листка загибалась на сантиметр-два, чтобы письмо таким образом помещалось в почтовом конверте.

В этой связи небезинтересно обратить внимание на то, как в первые годы советской власти намечалась, внедрялась, а потом вновь перекраивалась образовательная система и, в частности, языковая политика рабоче-крестьянского государства. Понятно, что организация просвещения и достижение поголовной грамотности всего населения оказалось делом новым, невероятно сложным и новаторским, и поэтому было, естественно, допущено много ошибок и, как говаривали в те времена, «перегибов». Как лингвисту, языковая сторона образования стала мне интересна, когда я начал раздумывать по ходу моих воспоминаний о том, что письма, которые присылали моему отцу его братья и сёстры, были, естественно, на татарском языке, но написаны они могли быть тремя разными шрифтами: латиницей, кириллицей и… арабским шрифтом. Тексты были на татарском языке, но написаны по-разному. Это означало, что в школах обучали грамоте с использованием трёх разных орфографических систем, а, значит, подходы к образованию постоянно реформировали, ну а дети учили всё, что им преподавали в школе. Возможно, что ученикам предоставлялся выбор какую орфографию им учить, хотя такой вариант и маловероятен. Думаю, что только за эти письменные навыки всем сёстрам и братьям моего отца, да и, без сомненья, всему поколению школьников Страны Советов того периода, можно было дать по медали «За особые достижения в учении».

Понятно, что речь идёт о нерусской части населения, говорящей на своём родном языке, а таких языков в СССР было более под двести. Поэтому понятно, что чиновникам, ответственным за образование населения, приходилось искать варианты, отвечающие интересам многонационального населения. В случае с тюркоязычными народами, к которому принадлежат татары и жители Средней Азии и части Кавказа, арабская каллиграфия была одним из возможных вариантов при обучении грамотности. Дело в том, что эти этносы исповедовали ислам, для которого Коран, написанный на классическом арабском языке, являлся главным религиозным текстом. Другой вариант исходил из Турции, с которой у тюркоязычных народов были, кроме религиозных, и тесные культурные связи. Более того, учитывая экспансионистский характер Османской империи, распространение латиницы при обучении грамоте тюркоязычных народов было неизбежным явлением. Поэтому так и получилось, что поколение моего отца могло со школьной скамьи писать, пользуясь тремя орфографическими системами. Однако следует попутно отметить, что последовательности во введении единой каллиграфической системы в СССР не было. В России все народы в итоге перешли на кириллицу, а вот в так называемых союзных республиках было по-разному: почему-то в среднеазиатских республиках была введена кириллица (даже заодно и в Монголии, которая была отдельным суверенным государством), а вот в республиках Кавказа пользовались своими каллиграфическими системами (Грузия и Армения). Интересно, что Азербайджан после распада СССР быстро перешёл на латиницу (думается, не без влияния Турции).