Он поступил в Казанский медицинский институт, и, думаю, все были очень рады за него. В этот период я уже учился в Горьком и деталей студенчества Рината не знаю. Однако проучился на медика он недолго. По неизвестным мне причинам Ринат бросил учёбу в Казани и вернулся в Зеленодольск. Чем он там стал заниматься, мне неизвестно. Только через некоторое время до нас дошла очень неприятная весть: Ринат участвовал в пьяной драке и кого-то в потасовке ранил ножом. Последовал суд, в результате которого он был осуждён на срок в тюрьме. Не знаю я также ничего о том, чем он занимался после освобождения.

Со временем нам стало известно, что Ринат женится. Мы ездили на свадьбу в Зеленодольск, и, помнится, мероприятие не оставило у меня впечатления того, что новобрачных ждет светлое, безоблачное и счастливое будущее. Несмотря на громкие тосты, музыку и шампанское, в воздухе не было ожидаемых одухотворения и света, и это меня несказанно удручило. Вскоре после этого Муршида-апа и Шайхулла-абый разошлись, и Муршида-апа переехала жить в деревянный домик с садом где-то в Зеленодольске. Мы как-то заезжали к ней в гости в её уютную, ухоженную и очень милую избушку. У Рината родился сын, и он переехал жить с женой к Муршиде-апе, однако жизнь у Рината как-то не складывалась: он вновь связался со старыми дружками, начал злоупотреблять алкоголем и не мог долго удержаться на одной работе. Потом до нас дошли слухи, что Ринат перестал работать, начал по-чёрному пить и жил на всякие-разные подработки.

Печальный конец не заставил себя долго ждать: стояло жаркое лето, и после очередной подработки Ринат с приятелями хорошо выпили на берегу какого-то водоёма, и он, как потом рассказывали, нырнул в воду и ударился головой о торчащий под водой кол и утонул. Парню не было и тридцати лет. Мы с братом ездили на похороны Рината. Печальное и без того событие усугублялось каким-то злорадством со стороны Шайхуллы-абыя, который не нашёл ни одного доброго слова о своём покойном сыне. Шайхулла-абый был не исправим – он остался на всю жизнь едким и глубоко несчастливым человеком с искореженной натурой.

Ещё пару эпизодов из жизни Эбэбэ, которые всплыли в памяти. Почему-то иногда я ночевал у Эбэбэ и оставался на выходные. Она это любила, ведь я с удовольствием бегал в магазин за молоком и хлебом, а также ходил, уже постарше, за водой и т. д. Бабушку всегда кто-либо навещал: у неё было несчётное количество подруг, и в те времена я даже знал все их имена Шадра – Разья, Эркыя и другие с весьма экзотическими именами. Посетительниц, конечно, угощали чаем с вареньем и пахлавой или пирогами, и они потом часами беседовали о своих делах-заботах. Летом чаепитие проходило неизменно на балконе, а зимой дома, в комнате между залом (именно так называлась большая комната) и прихожей. С годами я стал замечать, что хлеб у Эбэбэ казался часто несвежим, масло тоже не очень вкусным, пироги и печенье старыми, и мне её было немного жалко: сказывался возраст, и ничего с этим нельзя было поделать. Уже в том возрасте я дал себе слово следить за моим старением и не позволять «опускаться».

Эбэбэ была прекрасной швеёй и очень гордилась своей ножной швейной машинкой со словом «Зингер», золотым на старинный вычурный манер выведенным на ее изящно удлиненном стане. Машинка занимала почётный угол в зале и, когда её открывали, пахла обворожительным машинным маслом. Нам с братом, конечно, хотелось её потрогать, посмотреть, что там внутри этой чудо-машины. Что и говорить, конечно, мы нередко выводили этот загадочный механизм из его идеально настроенного состояния, за что бабушка нас ругала и со строгим вдом запрещала даже притрагиваться к её сокровищу. Для неё шитьё было дополнительным доходом – ведь она на пенсии получала, помнится, всего 45 рублей.

Ширпотреб в советских магазинах был далеко не привлекательным и, чтобы выглядеть модной, нужно женщине было обязательно иметь свою портниху или ходить в Ателье. Шила Эбэбэ платья, и клиентов приходило к ней немало: это, безусловно, являлось нелёгким и высоко профессиональным занятием и отнимало у неё немало времени. Помню примерки, незнакомых тётенек в комбинашках, булавки и шаблоны. Мне не нравилось, когда она сидела часами за стучащей и стрекочущей машинкой, склонившись над струящимся швом со сползающими на нос очками. Бедная Эбэбэ… Это значило, что она не проводила со мной время, и я оказывался предоставленным самому себе. Кроме платьев с неизменными примерками, она вышивала кружева и тоже на машинке, что, на мой взгляд, можно назвать верхом совершенства и виртуозности. Она шила и вышивала для заработка – дело не легкое и трудоемкое. Однако таковы были времена – всем нужно было выживать, и Эбэбэ была не из слабого десятка.

Выходить в город с Эбэбэ тоже оказывалось непростой задачей и, когда мы с ней ходили в магазин, который располагался всего в двух кварталах от её двора, приходилось останавливаться с десяток раз, так как Эбэбэ постлянно встречала какую-нибудь знакомую, а это означало долгие разговоры о том и о сём. Для десятилетнего пацана такие прогулки превращались в истинную муку.

Вот такой осталась в моей памяти наш Эбэбэ, Марьям Загретдиновна Таймасова. Она ушла из жизни в 1971 году после долгой болезни. К тому времени я учился в Горьком и, конечно, приезжал в Казань на похороны. Покоится Эбэбэ на татарском кладбище, там, где похоронены папа и мама. Мой сын Максим посещает могилу и сознание этого греет душу, потому что без традиций и сохранения памяти мы ничто.

В 1956 году указом Cоветского Правительства всем желающим в стране выделялся участок земли площадью в 600 квадратных метров, известный под названием «шесть соток». Участки располагались в районах, прилегающих к городам, и добираться до них можно было на общественном транспорте, как правило, с пересадками. И наш отец получил такой участок. Он был в районе, расположенном между Казанской нефтебазой, посёлком Борисково и деревней Крутовкой: примерно в 3-х километрах от конечной автобусной остановки «Нефтебаза», километрах в 4-х от Борискова и в полукилометре от Крутовки. Не знаю, каковы были условия получения этого участка земли, помню только (и запечатлелосьэто в памяти в мельчайших фильмографических деталях), как мы впервые добирались до нашей будущей дачи.

Сначала надо было ехать на трамвае номер 3 до конечной остановки «Меховая фабрика», потом пешком пробираться через пригороды города и, наконец, по просёлочным дорогам мимо каках-то промышленных предприятий, складов и прочих огороженных сооружений до заветного места. Заветное место для меня, шестилетнего мальчишки, впервые представилось как голое поле с выгоревшей травой, бурьяном и грунтовой дорогой, проходящей прямо через весь наш участок. И насколько глаз хватало земля была истыкана кольями, определяющими границы "шестисоток" садового товарищества., членами которого мы сейчас стали. Часа полтора в один конец, однако это никого не пугало, потому что ходить пешком везде было нормальным делом. Только по прошествии многих десятилетий начинаешь понимать, насколько физически выносливым было поколение наших родителей. Надо помнить, конечно, что лёгкая, неспешная полуторачасовая прогулка очень даже полезна для здоровья, а вот тот же поход до участка, если ты нагружен авоськами и сумками с провизией и всем необходимым для садовых работ – дело сосем иное. Это, скорее, походило на изнурительный марш-бросок, который ты должен был совершать и в обратном направлении, нагруженный на этот раз плодами наших трудов на участке. Однако не помню, чтобы эти еженедельные упражнения в ходьбе на выносливость в весенне-летне-осенний период кого-либо из нас отпугивали – напротив, посещение сада со всей сопряжённой с этим работой всегда было желанным занятием для нашей семьи. Занятием, изнурительным физически, но несказанно большим по удовольствию, которое оно нам доставляло.