– Я умру, да? – выдавливаю я.

– Нет, конечно нет. Что ты? Тебе просто надо в больницу. Все будет хорошо, я обещаю. Мира, любимая, ты не умрешь.

Даже Андрей не верит в свою ложь. Я слышу, как плохо ему удается проглатывать слезы. Я представляла в гробу его, в итоге это он меня туда уложит. Только сейчас реально понимаю, что такое смерть. Конец. Все закончится, абсолютно все. Я не хочу такого конца. Пусть ошибок в последнее время было слишком много, но я теперь не одна, я не могу бросить своего ребенка. Вот какой страх преобладает перед всеми другими, он душит даже боль. У Мишутки не будет мамы, и это задевает сильнее, чем тот факт, кто именно пустил в меня пулю. Не думала, что материнство перестраивает мозг настолько, что даже страх собственной смерти уступает страху за своего ребенка.

– Андрей, прошу, скажи Мишутке, что я не хотела его бросать. Что я не хотела…

Нет сил даже для всхлипа, в голове пустеет.

– Мира, ты что? Ты не бросишь его, ты поправишься!

Андрей говорит еще что-то, говорит и Дима, но я уже не могу разобрать. Дыша, Андреем, в относительной защите, закрываю глаза, потому что так проще. Забыться проще, чем бояться. Только один раз туман прорывает крик Андрея:

– Съебись отсюда нахуй! – впервые слышу маты от Андрей.

Мое сознание не способно даже на удивление, мыслительные функции отключены. Нет ни страха, ни обиды, ни боли. Есть только обволакивающая тьма.

Такое чувство, что на веки повесили гири: они стали неподъемными. В голове все белое и мутное, вроде хватаю реальность, а вроде даже не понимаю, кто я такая. Приходится ждать, пока свет погаснет, а глаза поддадутся и откроются. Снова светло, хочется плакать от чувства беспомощности, но вижу темную фигуру, она дает надежду.

До последнего не верю, что жива. Может, эта белая комната чистилище? Вот сидит Андрей, у него прорежутся ангельские крылышки, с другой стороны присядет Дима с рогами черта. Они будут раздирать меня на части так, как я раздирала их сердца целых два раза. Думаю, было бы справедливо, если бы именно так меня наказали в моем аду.

– Мира, ты очнулась! Боже, как я рад. Как же я переживал...

Андрей так вскакивает с кресла, что оно отъезжает на середину комнаты. Он сидит передо мной на коленях и целует руки, из которых торчит парочка трубок. Именно его частые невесомые поцелуи убеждают в том, что я жива.

– Андрей, сколько прошло времени? Какой вообще день? Я ничего не понимаю…

Дотрагиваюсь его щеки, тогда он приподнимает голову и всматривается в мое лицо, гладя руку.

– Прошло меньше суток. Операция была несложной, но ты долго отходила от наркоза. Сейчас около четырех часов дня.

Пока пытаюсь принять свою болезненную реальность, Андрей садится на краешек кровати и продолжает сжимать мои руки.

– А Мишутка? Где он? Я должна его увидеть, Андрей, я должна…

В горле ком. Вроде бы надо радоваться, что жива и снова обниму сыночка, меня же душат слезы. Хочу встать, пойти искать его, что ли, но Андрей успевает меня остановить.

– Мира, с ним все хорошо, он у Кристины. Мама приехала к ним утром, вдвоем они справятся.

– Я должна его увидеть! Андрей! – всхлипываю я.

– Конечно, конечно ты его увидишь, – подбирает мои слезинки тыльной стороной ладоней Андрей. – Сейчас он спит. Как только проснется, я сразу же поеду за ним и привезу сюда. Хорошо?

– Да. Я так боялась, что не увижу его уже никогда. Я ведь думала, что умру. Знаю, ты тоже так думал. Андрей, мне было так больно за Мишутку! Это худшее чувство на свете!

– Я знаю, знаю, – обнимает меня Андрей и целует мои волосы. – Мне также больно было за тебя. Но все в прошлом. Мира, ты жива и поправишься. Теперь все хорошо.

Какое-то время страх выходит через слезы. Вся боль, ужас и злость, все вытекает на белый халат Андрея.

– И что говорят врачи? – все еще всхлипывая, спрашиваю я.

– Все было плохо, ты потеряла много крови, – опускает глаза Андрей. – Пуля застряла в грудной мышце. Пять сантиметров от сердца, повезло, что не пробила легкое. Это хорошая больница и хирург был отличный. Он говорил, что худшее позади, потому что успели сделать переливание. Все равно, пока шла операция, я умер раз десять.

– Когда я смогу уйти отсюда? Я должна быть с Мишуткой, а не в этой огромной палате!

– Не раньше, чем через неделю. Мира, прошу, не расстраивайся. Я буду привозить к тебе ребенка так часто, как выйдет. Ты должна беречь себя и поправляться.

Киваю, словно пытаясь убедить себя в резонности остаться в больнице. Пытаюсь отодвинуть сорочку и посмотреть на рану, но в груди колет и отказываюсь от этой затеи. Видимо, моя боль запускает в Андрее механизм путешествия в прошлое. Его светлейшее лицо меркнет под тяжестью воспоминаний.

– Мира, зачем ты это сделала? Он должен был попасть в меня. Зачем ты меня спасла?

– Ты не должен был умирать, – не задумываясь, говорю я.

– А ты должна?

– Не знаю, – вздыхаю я. – У меня в последнее время проблемы с инстинктом самосохранения.

Моя неуместная улыбка Андрею хуже пощечины, знаю. Ну а что я могу сделать? Я не жалею, что так поступила. Возможно, у меня искаженное восприятие, но я жива и жив Андрей, значит все правильно. Андрей уезжает за Мишуткой, сердце выпрыгивает от нетерпения. Пока его нет, ко мне приходит врач с медсестрой, которая знает русский. Андрей подсуетился и договорился с ней, чтобы она помогала мне общаться на немецком. Вроде все нормально, мне добавляют обезболивающего и приносят еду. Есть не могу, хоть в животе и происходят странные процессы. Мне нужен мой ребенок, а не это все.

Когда открывается дверь, я смеюсь от восторга. Первым забегает мой кудрявый мальчик с большим розовым пионом в ручках, следом заходит Андрей с целым букетом таких же цветов.

– Солнышко, хороший мой, иди к маме! Как же я соскучилась по тебе! Мишутка, я так люблю тебя.

Обнимаю Мишутку, забыв и о повязках, и капельнице. В груди колет, а мне плевать. Держу на ручках и целую везде, куда успеваю добраться, пока Мишутка не спрыгивает на пол.

– Мама-мама, цетик!

– Очень красивый цветик, спасибо.

Ему нравится цветок, поэтому возвращаю. Мишутка тыкается в него носом и смеется.

– Миша выбирал цветы сам, – говорит Андрей, ставя в вазу букет.

– Ты выбрал цветочки? – спрашиваю у Мишутки.

– Да-да-да, – скачет он на месте.

– Очень красивые, большое спасибо. Мишутка, как у тебя дела? Что ты делал с тетей Кристиной и бабушкой?

Андрей помогает Мишутке вспомнить все развлечения, я помогаю переводить его ответы. Целый час мы дурачимся и говорим, потом играем с Мишуткой в машинки, которые привез Андрей. Черт, вот почему заходит какая-то женщина и говорит про перевязки?

– Андрей, пожалуйста, еще немного…

– Мира, тебе нужно лечение, чтобы поскорее восстановиться. Я привезу Мишутку завтра утром, а потом и вечером. Побудешь с ним дольше. Ему самому ведь скоро кушать, ведь так?

– Да, он ест почти все, только болгарский перец и баклажан не любит.

– Мама готовит ему по три блюда на выбор, думаю, с этим не будет проблем.

– А где он будет спать? Где останется сегодня на ночь?

– У Кристины, но я тоже буду там ночевать. Мира, я позабочусь о Мише, обещаю.

– Хорошо. Там в сумке, что я привезла Кристине, есть медвежонок, Мишутка любит с ним спать. Рыжий медвежонок, именно рыжий. Не забудь, ладно? – улыбаюсь я, хотя хочется плакать. – И еще я подумала, что нужно записать голосовые, где я пою колыбельки. Ты бы мог включить Мишутке, когда будет засыпать. Может, это поможет. Вдруг он почувствует, что я рядом.

– Отличная идея, так и сделаем.

Андрей излучает оптимизм, но мне не помогает. В сердце влетает пуля за пулей, когда обнимаю сыночка на прощание. Машу ему «пока» и киваю Андрею, давая знак заканчивать, больше я говорить не могу.

– Мира, я еще заеду сегодня. Привезу твои вещи, что-нибудь вкусное. Я скоро.