– Действуй, как считаешь нужным. Окажу тебе любую помощь, можешь быть в этом уверенным, – веско сказал Стессель. И, немного помолчав, негромко произнес: – Ты отвечай за оборону, Александр, а я возьмусь за подготовку к осаде, нам необходимо продовольствие, боеприпасы и пополнение. Прикажу раскопать под огороды каждый пригодный клочок земли, пусть китайцы ловят и солят рыбу, тут море вокруг. Боеприпасы выбью, успеют из Владивостока хоть что-то привезти, а вот насчет пополнения…

– А ты посмотри на китайцев, Анатоль. Это же неисчерпаемый ресурс живой силы. Нужно только их правильно использовать. А стимул, причем в подлинном переводе слова, для них уже нашелся – японцы им этого никогда не простят. – И Фок показал на груды тел убитых солдат…

– Что вы так удивленно мой салон рассматриваете, Александр Викторович? У меня складывается впечатление, что вы вагон будто узнаете, хотя, как мне помнится, я вас здесь не принимал.

– Померещилось мне, ваше высокопревосходительство, – осторожно ответил Фок, понимая, что сейчас вступит на тонкий лед, который в любую секунду может проломиться под ногами. Однако нужно было рискнуть – генерал прекрасно осознавал, что известный ход войны на суше уже не будет похожим в этом времени. Но один случай может произойти с высокой долей вероятности, так как тут будет присутствовать море, а не суша. И причем очень скоро, хотя назвать точную дату он бы не рискнул. Но счет шел именно на дни, не больше недели.

– Давайте без чинов, мы с вами погодки и многое видели в этой жизни. Но все же почему вы озираетесь?

– Мне кажется, что я видел этот салон, – осторожно произнес Фок, разглядывая роскошное убранство, совершенно непозволительное, на его взгляд, для любого военного.

– Может быть, во сне? – неожиданно резко спросил Алексеев, но Фок выдержал пристальный взгляд, так как был готов к такому повороту.

– Да, конечно. – Он вздохнул с показным облегчением, проведя платком по лбу, вытирая капли пота. – Вы все равно не поверите, Евгений Иванович. Померещилось мне…

– И бой на реке Ялу вам тоже привиделся, и как полковник Лайминг погиб, пушки были с позиций сбиты, а протоиерей Стефан Щербаковский с крестом в руках солдат в атаку повел? И атака брандеров в ночь на двадцатое число тоже привиделась, да так, что вы точно смогли подсчитать японские пароходы? Почему вы об этом даре сразу мне не поведали?

– Я один раз сказал об адмирале Макарове, что он не вернется с выхода на «Петропавловске», но кто мне тогда поверил? И говорил адмиралу Моласу о том, когда мы с ним о стратегии войны рассуждали, так Степан Осипович и своему начальнику штаба не внял. А ведь мог спокойно перенести свой флаг на другой корабль, да на тот же «Баян».

– Я понимаю вас, Александр Викторович. – Алексеев оперся на подлокотник мягкого кресла и негромко добавил: – Кассандре тоже никто не верил, и Троя погибла. А я после Бицзыво вполне доверяю вашему предвидению и не сомневаюсь в вещих снах. Так что ответьте честно, Александр Викторович, что вы видели в этом салоне?

– Не поверите, Евгений Иванович, вы грязно ругались по какому-то пустяку, схватили вон то блюдо и вдребезги разбили об пол.

– Не может быть, – пробормотал адмирал, – это подарок императрицы Марии Федоровны. И что это за пустяк такой, раз я в ярость пришел, что забылся. Вы слова не помните?

– Ругань забористая, скажу вам прямо. Некоторые слова никогда в жизни не слышал. Если отбросить термины, то вы поминали какого-то Иессена. Он взял извозчиком Стеммана, чтобы до Посьета в тумане доехать. И на бегу пропорол брюхо его Красавцу, так что потроха у жеребца, я так думаю, выпали. Я же говорю, померещилось: из-за лошади, пустяка, в такое бешенство впасть…

– Это пустяк?! Какой извозчик, какая лошадь в тумане?! – Алексеев жутко побагровел, его лицо превратилось по цвету в перезрелый помидор, что мог лопнуть в любую секунду. Адмирал чуть ли не выпрыгнул из кресла и схватил блюдо, драгоценный императорский подарок. Заорал, не сдерживаясь: – Стемман – командир крейсера! Красавчик не жеребец, а его «Богатырь», наш лучший бронепалубный крейсер! Вот кому Иессен днище в тумане пропорол! На берег спишу, на извозчике решил у меня покататься! Я ему покатаюсь! Да он моря больше не увидит!

Такого отборного мата Фок в своей жизни ни разу не слышал – Алексеев действительно впал в бешенство и с неистовой силой грохнул блюдом об пол. Драгоценный фарфор брызнул осколками. И, как бешеный носорог, адмирал, чуть не выломив дверь, выбежал из салона.

– Надо же, и не подумал бы, что так близко к сердцу примет! Блюду не повезло, все же царский подарок, – пробормотал Фок, понимая, что заготовленный экспромт удался: теперь «Богатырь» воевать будет, а не стоять в ремонте до конца войны. А контр-адмирал Иессен после аварии «Богатыря» и гибели в Цусимском проливе старого «Рюрика» получит от матросов едкое прозвище – «крейсерская погибель».

Жаль, конечно, неповинного сейчас контр-адмирала, но крейсер гораздо больше принести пользы сможет. Хотя, по большому счету, жалеть не стоит: отбыть в туман на крейсере для совещания с армейским начальством – верх легкомыслия, граничащий с идиотизмом. Мог бы взять обычный миноносец. Комфорт там, конечно, не адмиральский, зато успел бы вовремя, да и крейсер целым остался. А так пофорсить захотелось…

– Ишь ты, извозчика нашел! Я ему покатаюсь!

В салон ввалился Алексеев, фыркая, как тюлень. Багровость с лица немного спала. Наместник подошел к поставцу, извлек бутылку коньяка и два больших бокала, снова уселся в свое кресло и разлил янтарную жидкость во внушительные емкости до краев. Выхлебал свой бокал в несколько глотков, как воду, вопросительно посмотрел на Фока, который даже не притронулся к алкоголю. И чисто по-деревенски наместник хлопнул себя ладонью по лбу, видимо, вспомнив о привычках генерала.

– Простите, я забыл, что вы ничего крепче чая не пьете, и тот у вас зеленый, а не «адмиральский». Сейчас распоряжусь. – Алексеев позвенел серебряным колокольчиком и отдал распоряжение вошедшему адъютанту, а сам взял налитый Фоку бокал и мелкими глотками отпил примерно треть, фыркнул с немалым облегчением.

– Успел телеграмму отбить. Не знаю, как в штабе, но почтмейстер на крышу залез и три трубы «Богатыря» в гавани увидел. И тут же обратную телеграмму отбили. Прошу великодушно простить, что заставил вас больше часа меня ожидать.

– Я понимаю, ваше высокопревосходительство, – отозвался Фок, скосив глаза на осколки фарфора, что усыпали пол.

– Александр Викторович, я просил быть без чинов. Вы сегодня снова сделали великое дело – завтра утром «Богатырь» должен был выйти в залив, на нем поднят адмиральский флаг. Теперь снимут – я не имею права рисковать напрасно, так как уверен, что вы обладаете даром предсказывать несчастья. Лучше поберечься, мы, моряки, суеверны – слишком часто сбываются приметы в океане, чтобы в них не уверовать.

Алексеев замолчал, отдуваясь – видимо, от сердца отлегло, а приличная доза коньяка расширила сосуды, и инфаркт не состоялся. Но вся эта сцена показала, что наместник не только интриган и лукавый царедворец, было видно, что он действительно радеет за Россию. С таким можно было иметь дело, ибо на командующего Маньчжурской армии полагаться было совершенно нельзя – Алексей Николаевич некритически относился к своим иллюзионным планам ведения войны с японцами. И что самое плохое, старался все сделать сам, всячески подавляя инициативу подчиненных, и, понятное дело, не успевал ничего сделать толком. А так войны не выигрывают, ибо один человек, насколько бы он ни был талантлив, не сможет уследить за всем.

А когда не могут управлять с должной эффективностью, то прибегают к единственному средству, которое лишь кажется спасительным, – контролю всего и вся, начинают насаждать все новые и новые бюрократические структуры, созывать комиссии и бесконечные совещания. А там могут только воду лить из пустого в порожнее, что та же эвакуация Дальнего показала. За неделю ничего не успели толком вывезти, все решали, с чего начинать эвакуацию. А совершенно обратный пример был показан спустя тридцать семь лет, когда огромные заводы, со станками, оборудованием и рабочими, грузили в эшелоны за считаные дни, а по приезде на место, порой пустынное, налаживали производство за несколько недель. А если бы все решалось бюрократическими методами, то одна переписка затянулась бы на месяцы.