Город Бицзыво был разрушен и горел, причем японские снаряды при попадании давали ядовитый зеленоватый дым и сильный жар с пламенем в сочетании с мощным фугасным взрывом. Да и все селения по побережью перестали существовать, будто огненное цунами прошло.

– Что за дрянь? – Фок наклонился и поднял с утрамбованной земли толстый стержень с окровавленным острием. Он походил на арбалетный болт, только более тяжелый и увесистый.

– С кораблей стреляли, – равнодушно произнес врач и пояснил: – Ногу пришлось ампутировать, но уже не спасли – от большой потери крови умер. Жаль солдатика, все маму поминал.

– Живых жалеть нужно, им еще воевать и воевать, – бросил Фок и вышел из фанзы.

В голове, как костяшки счетов, хладнокровно проводился подсчет потерь. Формула простая: на трех раненых солдат в обычном бою приходится один убитый. С двух полков тысяча получается, да убитых три с половиной сотни, не меньше. Если артиллеристов добавить, то на круг можно полторы тысячи кровавых потерь положить.

Много? Вполне терпимо для долгого боя потерять из семитысячного отряда больше двадцати процентов личного состава, каждого пятого. В сорок первом году дивизии за день сгорали как свечки, но вот в конце войны за такую убыль по голове не погладили бы, по ней надавали бы крепко и с командования могли снять. Недопустимы такие потери, ведь в большей массе гибнут те, кто ведет бой. А если послезавтра японцы надавят, то придется горестно восклицать вслед за царем Пирром его бессмертное высказывание.

– Где японцы еще держатся? – Выйдя из фанзы, Фок задал вопрос поджидавшему его старшему адъютанту капитану Романовскому, стоявшему рядом с коляской – время автомобилей для генералов настанет только через десять лет, с началом Первой мировой войны, а пока лошади есть главное перевозочное средство вне железных дорог, автомобили еще редкость несусветная.

– У «хунчи» зацепились. – Выговорить длинное китайское название никто из русских офицеров не мог, а потому прилепили сокращенное. – Пара рот в фанзах за мысом оборону заняли, дерутся яростно. Полковник Савицкий собирается их штурмовать, а то завтра японцам будет легче за берег зацепиться и десантом поддержать…

– Ерунда, на море взгляни! Транспорты и крейсера от берега отходят, шторм приближается, а это на сутки! Так что торопиться не стоит – мокрые и голодные, да еще дождь пойдет и станет совсем холодно, они к утру сами вымерзнут, и вся ярость пройдет.

– Корабли их обстрел давно прекратили, – пожал плечами Романовский. – Действительно, шторм будет, какая тут высадка.

– В полк поехали, а там и посмотрим, как «хунчи» эту брать.

При помощи адъютанта Фок уселся на сиденье, рядом присел адъютант, и возничий тронулся, прикрикнув на двух сытых лошадок. Десяток казаков конвоя окружил коляску, в своих мохнатых папахах забайкальцы выглядели весьма импозантно. Всего в подчинении пока был один взвод, так и мало их было в Квантуне, всего одна сотня, и та в конвое Стесселя.

– Побили китайцев множество. Как обстрел начался, они отовсюду побежали, а японцы по ошибке по ним стрелять начали. Пометались со стороны в сторону, вот их заметили и накрыли. – Романовский показал на лежащие вдоль обочины тела в характерных синих халатах, их было несколько десятков – стариков, мужчин, женщин, детей. По всей видимости, накрыло беглецов у дороги, но тела просто оттащили в сторону, чтобы не мешать проезду.

Фок только стиснул зубы, промолчал. Александр Викторович не понимал, что с ним творится, откуда появилась непонятная жестокость. В смерти этих несчастных виновен именно он – приказал не выпускать с фанз местных жителей до начала боя. Именно по ним начали стрелять японцы – слишком лакомая цель в виде бегущего «неприятеля». И снаряды, которые убили сотни ни в чем не повинных китайцев, не достались русским солдатам, а это снизило потери среди стрелков.

И в сердце сейчас не было ни жалости, ни покаяния, одна лишь суровая целесообразность, вызванная войной. И еще расчет на то, что неоправданная жестокость японцев, которую те проявили десять лет назад, и сейчас показанное истинное отношение к китайцам вызовут ответную ненависть к самураям. А значит, более действенная поддержка русским будет обеспечена. Один голый расчет – словно лед в сердце появился.

В стороне слышалась ожесточенная ружейная стрельба, донесся выкрик «банзай» и громыхнула пушка. Там продолжался бой, над головами свистели пули, но на них никто не обращал внимания – как-то все быстро к этому привыкли.

Адъютант продолжал громко докладывать, с детским восторгом в горящих глазах, чуть ли не ногой притоптывая:

– Набили больше трех тысяч японцев, ваше превосходительство, на пять верст такое зрелище протянулось! Тела подсчитывают, потом китайцы похоронят. И трофеи приказано все собрать!

Романовский обвел рукой прибрежную полосу, буквально усеянную телами убитых солдат в синих мундирах с гамашами. Набегающие волны выбрасывали новые трупы. Сколько японцев погибло от шрапнели и пулеметов, никто не знал, ибо все они утонули, и теперь море начало отдавать принесенные в жертву войне тела.

Однако на берегу царствовала не только смерть с ледяным дыханием Аида, но и богиня викторий Ника, в жертву которой приносятся трофеи. Как на войне без них обойтись?

Сотни китайцев собирали оружие, боеприпасы, снаряжение и ценности под бдительным присмотром охотников. На выброшенных баркасах копошились стрелки, выгружая ящики, свертки, а также, как показалось Фоку, узнаваемые пулеметы Гочкиса и разборные части горных пушек.

Подумал, что история немного изменилась, так как первыми на берег должны были высаживаться пехота с кавалерией, но последней в высадке не было, а вот пушки привезли. Так что крохотные изменения заметны, как та же ночная атака русских миноносцев. Вроде пустяк, но кто знает?

– Одни убитые? Где раненые, пленные? – Фок недоуменно выгнул бровь, натягивая на лицо маску искренности и непонимания.

Все он прекрасно осознавал, как и адъютант, что отвел глаза в сторону. И как-то виновато доложил:

– В плен наши стрелки взяли трех офицеров и несколько солдат. А китайцы говорят, что раненых японцев нет, все убиты…

– Ногу держи разогнутой, на одной линии с винтовкой! Они должны быть прямыми, как копье! Вот так!

Фок надавил на ногу худощавого китайчонка, и по тому, как тот вскинулся, моментально понял, что к чему, и усмехнулся. Все же если имеешь дело с неумелыми стрелками, то женщину от мужчины отличишь сразу. Взглянул на лежащего рядом китайца лет тридцати с пустым взглядом смертника и обильной сединой в волосах. Эти два китайца были похожи друг на друга чертами лица, и Фок начал догадываться, в чем тут дело. Продолжая стоять на колене, наклонился и негромко произнес, снова на китайском языке, который за последние десятилетия той жизни стал забывать:

– Ты ведь из Люйшюня, «вторая дочь»?

– Да, господин, – тихо произнесла китаянка.

Девчонке было лет семнадцать. Еще бы, вскинулась козой, когда он ей надавил на упругую ягодицу, правильно сдвинув ногу. А раз так, то соседний стрелок не муж или любовник, а брат, тут можно было не гадать.

«Вторая дочь» – это имя, обиходное, вроде милого семейного прозвища. Он произнес его навскидку и сразу угадал, сошлись домыслы с реальностью. Между братом и сестрой лет семь-восемь разницы в возрасте, а значит, за это время у родителей могли появиться еще двое-трое детей, и, по вероятности, не только одни мальчики, но и девочки.

– Но как вы узнали его, господин?

Никогда нельзя отвечать на женские вопросы. Всегда нужно надавить так, чтобы они отвечали на твои слова. Тем более когда между ними сословная пропасть. И он уже не спрашивал, говорил сам, желая проверить свои догадки. Слишком правильно вела себя китаянка, отнюдь не как горожанка, получившая домашнее образование, а как девица из хорошей семьи, где ей не стали уродовать ступни.

– Твой брат из «тридцати шести», и вы решили сейчас посчитаться с японцами, спустя десять лет. Вот только стрелки из вас плохие, а для хунхузов это главное требование – тебя просто убьют, а сестру перед смертью изнасилуют. Лежите оба, пока я вам головы не свернул!