В зоопарке я вдруг понимаю, что ужасно хочу пить, буквально умираю от жажды.

Пока папа бегает к автомату с газированной водой, я подхожу к клетке с белыми медведями. Мишки, разморенные жарой, ныряют с бортика в бассейн. Они плавают там, громко отфыркиваясь и поднимая тучу брызг. От бассейна веет свежестью и прохладой.

Вот бы очутиться на их месте! – думаю я. Дальше все плывет перед глазами.

Очнулась я уже дома. Папа говорил, что вернувшись с водой, он обнаружил меня у клетки без сознания. Вокруг уже собралась толпа. Бледную, как полотно девчушку пытались привести в чувство, откачать. Тщетно! Я ни на что не реагировала. Вызвали скорую…

Ничего этого я, конечно, не помню. Мне вообще казалось, обморок длился минуту-две, не дольше. Я была уверена, что из зоопарка мы с папой пошли любоваться горным водопадом, а до этого повстречали толпу цыган, которые вели на цепочке ручного медведя. Медведь смешно крутил мордой и плясал под маленькую концертную гармошку.

Отчетливо помню, как под вечер мы с папой вернулись домой, легли спать, а утром меня разбудили голоса в соседней комнате.

Открыв глаза, я увидела над собой встревоженное лицо отца.

Оказалось, без сознания я пробыла почти сутки. Папа уж было решил, что привезет домой мой хладный трупик, но, к счастью, все обошлось.

Сотрясение мозга

А сколько раз в детском саду и школе я разбивала голову, упав с качелей!

Однажды, катаясь на санках с горки, врезалась в дерево и заработала сотрясение мозга, от которого, впрочем, меня вылечила баба Люда – обычным ситом для просеивания муки.

Бабушка держала сито над моей макушкой и, легонько потряхивая, водила им из стороны в сторону. Это называлось у нее «править голову».

Врач скорой был несказанно удивлен таким методом лечения, но забирать меня в больницу нужным не счел – ребенка не тошнило, голова не кружилась, лишь лиловый «фонарь» под глазом красноречиво свидетельствовал о том, что произошло.

Потом я умудрилась отравиться арбузом, а чуть погодя засохшим белковым тортом. Коробка с недоеденным «Киевским» была убрана на самый верх буфета и забыта.

Спустя неделю я ее там нашла. Еще и младшую сестренку накормила. Правда, пожадничала, дала ей малюсенький кусочек, себе же отломила большой ломоть.

Так что в инфекционное отделение меня увезли на «скорой» одну, без Таньки.

Мультфильм на стене

В пять лет меня чуть не угробила свирепая ангина.

Проваливаясь в бреду в глубокий, пылающий огнем колодец, я слышала, как врач говорил отцу:

– Она сгорит. При такой температуре не выживают.

Мне было все равно. Сгорю, так сгорю.

С трудом разлепив глаза, я увидела, как в кромешной тьме на стене прямо передо мной приплясывает огромный воробей – будто там был экран, где показывали мультфильмы.

Рядом с воробьем стоял и подмигивал мне незнакомый рыжий дядька.

Он был в очках и желтой клетчатой рубашке. Возле дядьки я разглядела девочку моих лет. Лукаво улыбаясь, она протягивала к воробью руку. Птица прыгнула, и девичья рука переломилась пополам, как спичка.

Дядька беззвучно засмеялся. Секунда – и картинка исчезла.

И если до «мультфильма» мне даже думать о еде было противно, то тут до смерти захотелось пельменей – я знала, что родители настряпали их еще днем.

Приподнявшись на локтях, я переползла к дальнему концу дивана и выглянула в коридор. На кухне горел свет. На плите нетерпеливо бренчала крышка кастрюли, в которой бурлила вода. Аппетитно пахло уксусом и репчатым луком. Мама с папой о чем-то тихо переговаривались между собой за столом. Я сделала глубокий вдох и бодро прокричала:

– Ну дайте же мне наконец поесть!

После этого здоровье мое быстро пошло на поправку.

Кушать подано!

На свет я появилась совсем крошечной, и при любом удобном случае все пытались меня откормить. Но от груди при этом отняли рано – года в два, посчитав, что такой большой девочке уже негоже «просить титю». Хотя я была не против, а очень даже за, и никакие уговоры отказаться от молочной диеты не помогали.

Тогда маму кто-то подучил вымазать грудь сажей (некоторые еще мажут горчицей) и показать (а в случае с горчицей – дать попробовать) упрямице.

Домашние со смехом вспоминали, как увидев черную мамину грудь, я заплакала: «тити кака!» и больше уж к ней не притрагивалась. Но вот беда – у меня пропал аппетит.

А вот у мамы молоко не пропало. Она мучилась, не знала, куда его девать.

Пробовала сцеживать в бутылочку и давать отцу, но папа – человек, в общем-то, небрезгливый, не мог его пить, морщился и плевался, уверяя, что оно слишком сладкое.

Зато прабабка Матрена с удовольствием пила грудное молоко стаканами.

Любимым моим блюдом в детстве был хлеб с маслом и чай. Еще жареная картошка с молоком и картофельное пюре с котлетой. Ничем другим меня было не соблазнить.

Чтобы накормить «заморыша», родители пускались на разные хитрости. Папа брал игрушки и из окна ванной комнаты показывал фокусы. Пока я, открыв рот, наблюдала за происходящим, мама пичкала меня манной кашей. Уговаривала съесть ложечку за маму, за папу, за бабушку и дедушку и так далее, благо родственников у нас хватало.

Я бунтовала. Сидела за столом по два часа, размазывая кашу по тарелке.

На меня все жаловались. Воспитатели в садике и учителя в школе в один голос твердили, что я плохо ем. Взрослые усматривали в этом какую-то патологию и настаивали на том, чтобы участковый врач отправила меня в санаторий – «подлечить».

Кормили в санатории аж шесть раз в день, строго по расписанию. Ужин был в пять вечера, но почему-то именно после него у нас разыгрывался волчий аппетит. Мы всей палатой сушили сухари под матрасом и хрумкали их по ночам. Ржаные сухарики с солью – как же вкусно! А свечи, которые прописывал мне врач для аппетита, я спускала в унитаз.

Дунька-перепеч

Фирменное блюдо моего папы называлось дунька-перепеч.

Папа включал плитку, брал сырую картошку, нарезал кружочками и выкладывал на раскаленную конфорку. Сырая картошка шкворчала и в мгновение ока обугливалась.

Чад на кухне стоял – не продохнуть. Обжигаясь, папа смахивал готовых дунек в тарелку, густо посыпал солью и забрасывал на плитку очередную порцию.

Мы с Танькой могли съесть хоть тонну горелой картошки!

Но самым любимым блюдом в семье считались пельмени собственной лепки.

Кому пельмень с сюрпризом?

С утра пораньше родители шли на рынок выбирать мясо. Покупали свинину и говядину.

Папа вынимал из шкафа древнюю мясорубку, привинчивал к табуретке и крутил фарш. Красные и бело-розовые ломти с чавканьем исчезали в железной пасти. Аппетитно хрустела сырая луковица, за ней в мясорубку летели зачерствевшие куски ржаного хлеба.

Готовый фарш папа солил, перчил, перемешивал столовой ложкой, которую затем протягивал мне – облизать. Мм, вкус сырого фарша несравним ни с чем!

Мама запрещала мне есть сырое мясо, но для папы все запреты – тьфу! Подмигнет:

– Только маме не говори.

Ага, киваю. И со всех ног несусь к маме:

– Мамочка, а я не ела сырой фарш!

Глаза при этом честные-пречестные. И как она догадывалась, что я говорю неправду?

Пельмени лепим так: мама раскатывает на столе тонкое тесто, граненым стаканом штампует кружочки и складывает их стопочками. А мы втроем – папа, я и младшая сестра зачерпываем чайными ложками фарш из кастрюли. Хлоп его в серединку кружочка, кружочек пополам, края защипнуть – готово!

Самые аккуратные пельмешки выходят у папы – края ровненькие, начинка ниоткуда не торчит. У меня тоже вроде ничего, сносные. А у Таньки все пельмени с дырками, мокрые, неряшливые, вдобавок на пол шлепается ложка с фаршем.