Кольцо

Однажды, когда мне было уже лет семнадцать, мы с бабушкой и сестрами пришли на кладбище. Была Троица. Светило солнце, но ледяной ветер пронизывал насквозь.

Бабушка серпом срезала прошлогоднюю траву на могиле тети Дуси. Таня и Света сидели на облупленной скамье и уплетали пироги с грибами, запивая чаем из термоса.

Неожиданно в траве у вишневого деревца что-то блеснуло. Колечко!

Я быстро нагнулась и сунула его в карман. Отойдя в сторонку, разглядела находку получше. Это был перстень легкого желтого металла. Чьей-то умелой рукой на нем был выгравирован женский профиль: гордо вздернутый подбородок, густые волосы, туго стянутые узлом на затылке, крючковатый нос…Тетя Дуся!

Мы бывали на могиле тети Дуси не раз, и я могла поклясться: кольца здесь раньше не было. Откуда оно взялось? Ведь у старухи кроме нас никого – ни родни, ни подруг.

Забрать кольцо себе? Может, это такой запоздалый подарок от тети Дуси? Вдруг ее душа осознала, что была несправедлива ко мне и теперь таким образом просит у меня прощения. А если нет? Что, если кольцо – заговоренное и подброшено сюда с единственной целью – навредить «басурманке»? Зачем, мол, ходишь ко мне, не ходи.

Вот и бабушка говорила, что нельзя ничего брать с кладбища…

Я осторожно опустила колечко в траву. Там, под вишней оно лежит до сих пор.

И я до сих пор не знаю, правильно ли я тогда поступила…

Гадкий утенок

Басурманка. В детстве я не очень-то понимала значение этого слова, но оно мне казалось ужасно обидным. Обиднее было услышать в свой адрес разве что презрительное: «татарка!» Так меня дразнили ребята во дворе.

В шесть лет родители впервые отправили меня в пионерский лагерь.

В нашем отряде я оказалась самой маленькой, и первое, что услышала, войдя в автобус:

– О, черножопых нам только не хватало! – мальчишки в красных галстуках враждебно пнули мой чемоданчик и загородили проход: «Негритосы поедут стоя!»

После вмешательства вожатых, местечко для меня все же нашлось, но всю дорогу до лагеря мальчишки обзывались и отвешивали мне подзатыльники.

Другие ребята молча отводили глаза, делая вид, что их это не касается.

Шел 1984 год. Чернявые дети, вроде меня, были тогда в диковинку. Рыжих в лагере – сколько угодно, русых, темненьких – всяких. Я же на их фоне гадкий утенок, изгой.

Меня не принимали в игры, прогоняли со спортивных площадок, кричали: «Черномазым здесь не место!» Про тычки и затрещины уж молчу. К концу смены я почти забыла свое имя. Иначе как «негрой», «черной» меня никто в лагере не называл.

Увы, на все просьбы забрать меня домой, мама уговаривала «потерпеть», а папа советовал давать обидчикам сдачи, мол, неужели моя дочь не способна постоять за себя?

Драться, к сожалению, я не умела, оставалось терпеть.

Однажды парни раздобыли где-то черную краску. Окуная в банку ладони и стараясь смазать меня по лицу, они хохотали: «Фу, от этой негры даже руки пачкаются!»

Было обидно до слез. А еще непонятно, почему пионеры, поющие у костра песни о дружбе народов, в жизни ведут себя не по-товарищески, а по-свински.

Наверно, мне просто не повезло, – так я себя утешала, – в нашем отряде собрались злые ребята, и цвет моих волос тут совершенно ни при чем.

Если бы! Насмешки преследовали меня еще долго – в школе, на улице – да везде.

На чужой каравай рот не разевай

Впрочем, после той поездки в пионерлагерь случилась одна забавная история. И, думаю, мой лагерный опыт сыграл в ней не последнюю роль. Как говорится, всякому терпению рано или поздно приходит конец, и иногда нужно уметь и ножкой топнуть.

Это был выпускной год в детском саду «Солнышко».

Шла подготовка к утреннику к годовщине Октября, где главными действующими лицами были два братских народа – русские и украинцы.

По сценарию мы разучивали народные песни, пляски и стихи. Что пели – не помню, а вот танец, в котором мне предстояло участвовать, был украинский.

Девочкам пошили национальные костюмы, поклеили красивые кокошники в виде веночков с лентами и назначили в партнеры гарных хлопцев.

Я хотела танцевать с Сашкой Шкляевым, но мне достался Владька Есюнин.

И что-то у нас с ним пошло не так, мы никак не могли попасть в ногу, сбивались с ритма, не поспевали за парами, мчащимися вприпрыжку впереди нас.

Но танцы – ладно.

Меня больше волновало другое – я претендовала на главную роль всея Руси.

В конце представления вместе с нашей воспитательницей Валентиной Николаевной, олицетворявшей советскую власть, к гостям должны были выйти с хлебом-солью «Россия» по правую от нее руку и «Украина» – ошую. Специально для этого случая повара даже испекли пирог с повидлом и каравай.

Роль «России» я получила легко, потому что могла заучивать большие тексты, а тут было стихотворение размером с тетрадный лист.

Но на генеральной репетиции комиссия из РОНО меня забраковала, мол, ну и что, что на девочке сарафан, наружность-то у нее не славянская, срочно ищите замену. А замены нет!

По замыслу важных теть «русская» девочка должна была быть на голову выше и желательно крупнее «украинки» – с русой косой до пояса и европейским лицом.

Под эти параметры более или менее подходила Наташка Третьякова. Но Наташка не влезала в мой сарафан, а когда увидела текст, который ей следовало выучить за ночь, подняла такой рев, что все кинулись ее утешать, мол, ладно, вместо сарафана сгодится обычное платье, а стихи за нее пусть прочтет Хабибуллина…

Ага, говорю, щас! Либо роль – моя, либо я вообще играть отказываюсь!

Тогда меня осторожно спросили, смогу ли я к утру выучить еще один – украинский стих? А чего, говорю, не смочь, давайте!

В общем, с караваем к гостям вышла я – в украинском костюме, с русским кокошником и абсолютно неславянской внешностью.

Но в целом быть белой вороной было не очень-то приятно.

Однажды мы с моим двоюродным братом Андрейкой (он тоже полу-татарин и тоже жгучий брюнет) решили обесцветить волосы перекисью водорода, наивно рассудив, что так сможем сойти за «своих».

Раздобыли в аптеке таблетки гидроперита, растолкли их в порошок, добавили аммиак, шампунь, тщательно размешали и вуаля – спасительная смесь готова.

Брат считал, что данная процедура придаст его волосам пепельный цвет, поэтому он сразу подставил под вонючую пасту всю шевелюру, а я из предосторожности помазала лишь виски, которые моментально порыжели. Голова брата и вовсе стала похожа на апельсин – такая же ярко-оранжевая. Сойти за блондина не удалось.

Позже Андрейка все-таки нашел выход из ситуации – записался в дзюдо. Но он жил в Свердловске, а у нас в городе таких секций еще не было. А школьный буллинг был.

Все мы немного татары

Помню то мучительное чувство, когда мы проходили по истории тему татаро-монгольского ига. Я была готова провалиться в тартарары, заболеть ангиной, уехать на край света, лишь бы не идти на ненавистный урок.

Татарские фамилии в нашем классе были только у двух учеников – у меня и у Пашки Касимова. Но у Пашки в классном журнале, напротив графы «национальность родителей» значилось: русские. А мой папа татарин. Мингарай. Впрочем, этим именем папу называли только коллеги по его работе. Для всех остальных он был просто Миша. Михаил.

Национальный вопрос никогда не волновал отца. Он не стыдился того, что татарин, хотя за всю свою жизнь так и не удосужился выучить татарский язык. В мечеть не ходил, мусульманские праздники не соблюдал. Любил женщин и выпить, ел свинину.