Обидные прозвища в детстве к нему тоже не прилипали. Папа был хулиганом, так что попробовал бы кто-то во дворе его задеть – мигом схлопотал бы по шее.

А вот папин старший брат Гриша рос мальчиком тихим, не драчливым.

Родители (мои бабушка с дедом) нарекли своего первенца Галимзяном, и ребята во дворе дразнили Гришку Голым или того хуже – Галей.

Парню это надоело, и в шестнадцать лет он заявил отцу, что носить дурацкое имя не желает. И если уж на то пошло, он вообще отказывается быть татарином.

Дома разразился страшный скандал. Дед клял сына-отступника последними словами, порол, как сидорову козу и грозился выгнать из дому.

Не помогло. Гриша все равно сделал по-своему, сменил не только имя, но и фамилию. Взял бабушкину девичью.

Как же мне это было знакомо! Я тоже хотела быть скромной неприметной Ивановой – как мама в девичестве. А так стоило учительнице завести речь о нашествии татаро-монголов, как одноклассники дружно поворачивали головы в мою сторону и ехидными улыбочками пригвождали меня к позорному столбу: вот, мол, все из-за твоих!

Ребят, вы серьезно?

Нет, умом я, конечно же, понимала, что за время татаро-монгольского ига, в пору этой суперконтинентальной неразберихи случалось всякое. Но я-то, лично я тут причем?!

В такие минуты я ощущала себя человеком второго сорта. И чтобы хоть как-то защититься от нападок, мстительно представляла, как пра-пра-прабабку моего особо вредного одноклассника Пельменя соблазняет тонкоусый сладкоглазый малай. И теперь в жилах удмурта Пельменя, почему-то мнящего себя истинно русским, тоже течет кровь Чингисхана, Батыя, Мамая… В моих-то точно течет, тут и к прабабке не ходи.

Правда, за столетия в ней столько всего намешалось, что, поди знай, кто там и с кем согрешил. Меня принимали за свою узбеки, цыгане, армяне. Уверяли, что я похожа на туркменку, даже на грузинку. «В Казани он татарин, в Алма-Ате казах» – это про меня.

Но вот беда: когда восточные собратья пытаются заговорить со мной на их родном языке, я теряюсь, потому что, как и мой отец, ничегошеньки из сказанного не понимаю, ну, может, только два-три слова, и то не факт. Хотя вроде и внешность и фамилия обязывают.

Пуля дура

Однажды моя татарская бабушка привезла нас с сестрой под Казань, в глухое село Алабердино, где русским духом даже и не пахло. Здесь, предвкушала баба Дуся, нас живо привадят к родному наречию. И что же? Язык мы с сестрой так и не выучили, зато в лексиконе местных жителей, особенно ребятни, появилась уйма русских словечек.

«Ох уж эти Хабибуллины! – ругались аксакалы. – Шайтан их подери!»

Да, кстати, о фамилии. Моего прапрадеда звали Хабибулла, что означает «любимый Аллахом», отсюда, видимо, и пошла фамилия, ведь если верить семейным архивам, то по папиной линии испокон веков все были Хабиевы, в том числе и прапрадед.

Но у Хабибуллы был сын Гайфулла, которого в 1943-м, будучи уже солидным отцом семейства забрали на войну. Было ему тогда за сорок. Наверно, как и любому бойцу, перед отправкой на фронт ему хотелось заручиться поддержкой Всевышнего, обмануть судьбу, оградить себя от вражеской пули. И в военкомате на вопрос: «ты чей?» прадед ответил: Хабибуллин. Однако звучная фамилия не помогла – пуля настигла его на самых подступах в Берлину, в польском городке Мысловице, накануне Дня Победы.

Долгое время в семье придерживались мифа, что прадед-стрелок подорвался на мине. Вероятно, потому, что правда казалась целомудренной татарской родне неприличной.

Хотя чего тут стыдиться? Ну да, пуля угодила прадеду в пах, и он скончался в военном госпитале от кровопотери 10 мая 1945 года. Но ведь пуля, как известно, дура.

Дома у прадеда остались жена, вернее, уже вдова, дочь Сания и сын, мой дед Шайхулла, которому в ту пору не было еще и семнадцати.

Формально дед тоже считался мусульманином, но, как и в случае с моим отцом, я не замечала, чтобы он придерживался традиций и обычаев своих предков.

Что до бабушкиных корней, то тут не обошлось без русского царя. По легенде четыре столетия назад при взятии Казани подданные Ивана Грозного изловили в толпе моих зазевавшихся пращуров и осенили животворящим крестом. Поставили, так сказать, на мусульманстве крест. С тех пор все татары в бабушкином роду крещеные – кряшены. Хотя по другой версии, они никогда и не исповедовали ислам, всегда были православными, носили русские имена – Андрион, Самойл, Марфа, Иван, Евдокия.

Верю – не верю

Моя мама внешне тоже вылитая татарка – смуглая, скуластая, кареглазая. Хотя, казалось бы, в их роду татар не было точно. Впрочем, как знать. Удмурты – лесные жители, язычники. Не в пример кочевникам, они безвылазно сидели в глухих, дремучих лесах, варили кумышку и тихонечко себе поколдовывали. Но и тут оказалось все не так просто.

Взять мою удмуртскую бабушку Люду. С одной стороны бабушка поклонялась языческим божествам и запросто обращалась к духам мертвых, с другой – верила в Бога, ходила в церковь и соблюдала все православные праздники, исподволь приучая к этому и внучку.

Представляете, какие меня раздирали противоречия! Ведь я же была юной пионеркой, которой не полагалось верить ни в Бога, ни в черта рогатого. Только в Ленина!

Ну и что мне оставалось делать при такой-то бабушке? А оставалось верить во все понемножку, но на всякий случай виду не подавать.

Ко всему загадочному меня тянуло с самого раннего детства.

Откуда взялась эта тяга, сказать не берусь. Мы с сестрой росли в очень светской, я бы даже сказала – советской семье. Мама с папой были людьми неверующими, атеистами, традиций, ни татарских, ни удмуртских не соблюдали, между собой и с нами, детьми, разговаривали исключительно на русском языке. Так что в глубине души я считала (и до сих пор считаю) себя вне каких-либо наций и вероисповеданий.

И если бы не мои бабушки – папина и мамина, между которыми шла негласная борьба за национальную принадлежность внучки, я бы вообще не забивала голову этими вещами.

Свои и чужие

Кажется, в противостоянии том значительный перевес был на стороне бабы Люды – просто в силу географии. Мы жили в одном городе, а первые четыре года моей жизни – в одной квартире. И даже после того, как бабушка с дедом переехали в соседний квартал, я много времени проводила у них дома, так что влияние бабы Люды на меня было велико.

Но баба Дуся тоже не сдавала своих позиций – она частенько приезжала к нам в гости или забирала любимую внучку на лето в Нижний Тагил. Мама рассказывала, как в пятилетнем возрасте я носилась по вагону и, заглядывая во все купе, громко объявляла, что я «таталка». Кто мог меня этому научить? Баба Дуся!

Временами зов крови – удмуртской, татарской и Бог знает какой еще, буквально разрывал меня на части. В голове был полный винегрет. Вера в загробную жизнь и силу молитв переплеталась там с обрядами вроде стучания по дереву и плевания через левое плечо.

Лешие и Домовые мирно уживались с великомучеником Николаем Чудотоворцем и святым целителем Пантелеймоном. Я постоянно ощущала рядом с собой присутствие каких-то невидимых сил. Кто или что это было, значения не имело – места хватало всем.

Ангелы рядом

Бабушка с дедом часто брали меня на кладбище.

Однажды даже потеряли в лабиринте могил. Ушли с поминок и лишь на полпути спохватились, что кого-то вроде бы не хватает. Бросились назад, а внучки и след простыл.

Где я была, что делала – то никому неведомо. Отыскалась и ладно. Айда домой.

Может, оттого, что все мне здесь было знакомо, кладбища меня никогда не пугали. Разумеется, днем. Отправиться туда ночью я не отважилась бы ни за какие коврижки.

Бабушка учила: не ухаживать за могилами – грех. Она не могла спокойно пройти мимо заброшенной – «ничейной» могилки. Непременно остановится, поправит памятник, накрошит птицам хлеба или насыплет конфет. Это называлось у нее «подать мертвым милостыньку».