– А что это за строение? – полюбопытствовал я.

– Говорят разное, – уклончиво ответила уборщица и остановилась посреди комнаты, опустив руки в задумчивости. – Рассказывают, что когда-то это был склад церковной общины. Собирали там помощь людям в различных случаях: когда шла война или, к примеру, для больных во время нашествия чумы… О нашествии-то чумы в нашем городе слыхали уже?

Я кивнул.

– Почти всё ваше семейство-то вымерло, – вздохнула она. – Ох, горе тяжкое. Только вот дед остался и вы, его наследничек… Может быть, изначально-то этот склад вашей семье и принадлежал, только сейчас уже никаких документов на эту тему не осталось.

– А вы откуда знаете, мисс Радклиф? – осведомился я осторожно.

Она махнула рукой.

– Про это весь город знает. Всем же интересно было… Да только не нашли ничего. Искали лет двадцать назад, просмотрели и церковные бумаги, и в мэрии – ничего там нет нигде. И в вашем доме ничего не нашлось. Только смутные воспоминания остались. Дед ваш рукой махнул: мол, ничего мне не надо! Жилой дом, и недурной, скажу я вам, у него имеется – этого и довольно. Сам-то он, мистер Эллингтон-старший, как известно, к этому помещению никогда не ходит – до церкви когда дойдет, и хорошо, а потом сразу домой, и с холма не спускается. А вот вам бы я посоветовала там побывать.

– Почему? – спросил я.

– Ангелы там живут, вот почему! – ответила мисс Радклиф. – Не верите? А как увидите их, так сами и убедитесь! Ангелы!.. Они-то и ведут наш город по извилистой тропе, между различными обыденными бедствиями, обводя так, чтобы мы ни с одним таким бедствием не встречались. Довольно и того, что потеряли мы во время эпидемии. Буря накроет местность – нас пройдет стороной. Война ли начнется – минуют нас сражения, разве что раненые сюда доберутся. Вот так мы живем, и неспроста это, молодой мистер Эллингтон, ох неспроста, можете мне поверить!

Я подумал о том чрезмерном свете, который заливал улицы, о сверкании красок… и поневоле поверил услышанному.

Путь к холму оказался довольно долгим: почти все время я мог видеть строгие очертания храма, возведенного там во второй половине восемнадцатого века. Он был стройным, вытянутым вверх, быть может, несколько чрезмерно, но это невероятным образом гармонировало с общей обстановкой города: он как будто возвышался до самого неба и прикасался вершиной к облакам, даже и им внушая необходимую мысль о человеколюбии. Тонкие окна с острыми очертаниями блестели на солнце: то одно, то другое словно испускало отдельные лучи.

Однако дойти до храма никак не удавалось, улицы вели меня то влево, то вправо. Я видел торговые лавки с широко раскрытыми дверями, жилые здания, небольшие сады, закрывающие чье-то малое жилище, прошел площадь, где устало шевелился едва живой фонтан – так жарко было ему в этот день…

Наконец один из переулков резко начал вздыматься вверх, и вскоре я поднялся на гору. Храм вырос передо мной внезапно – сплошная стена, словно бы закрывающая собой небо. Я остановился, приложил к ней руки. На меня повеяло внезапным ледяным холодом: эти стены источали его так неистово, как будто летнее тепло и другие земные мелочи не были для них указом. Стены эти словно бы существовали в ином мире, и всякий, кому хотелось из одной вселенной очутиться в другой, мог просто войти туда. Я уже начал сомневаться, что это обычный храм, хотя внешне ничто не указывало на обратное.

Пройдя мимо, я медленно начал спускаться с холма. Дороги здесь уже не было. Мисс Радклиф рассказала все верно: сюда определенно очень мало кто приходил. Одичавший заброшенный сад все же отчетливо выделялся среди лесных растений: листья яблонь подрагивали на ветках; плоды еще не созрели, цветы уже отцвели; все здесь оказалось тихо, безмолвно; не прилетало ни пчел, ни птиц.

Я прошел еще несколько шагов – и внезапно передо мной словно бы вырос тот самый сарай. Это было совсем невысокое строение, чуть выше человеческого роста, и в дверь приходилось входить нагнув голову. Солнечный свет почти не проникал сюда, путь ему преграждали густые яблоневые листья, словно сплетавшиеся над крышей здания. Мне вдруг почудилось, что их переплетение создано кем-то искусственно, что чьи-то неведомые руки соединили эти ветки и заставили листья лежать друг на друге, создавая свету преграду.

Я прошел несколько шагов, вслушиваясь: ни ветра, ни птичьего пения, ни шороха травы – ничего не слышалось здесь. Даже мои шаги не звучали, словно я наступал не на землю, а на некое воздушное пространство, отделявшее мои ступни от почвы. Здесь была видна едва заметная тропинка, которая подводила ко входу.

Дверь его оказалась закрыта – но не заперта; едва я коснулся ее, как она тихо отошла в сторону, позволяя мне проникнуть в темное помещение, полное ледяной прохлады. По ощущению этот холод показался мне похожим на тот, что источало церковное здание. Поневоле мне пришла в голову мысль о том, что это складское помещение (чем бы оно изначально ни являлось) на самом деле принадлежит не нашему семейству, а церкви… Или же к возведению церкви тоже в свое время приложили руку давние наши предки? Такое весьма возможно…

Я наклонил голову и вошел.

Внутри было темно, и я снова, уже привычно, замер на месте, привыкая к новому, тусклому освещению. Первое впечатление, которое захватило меня в этом помещении, было, таким образом, связано не со звуком и не с картиной, а с запахом. Здесь еле ощутимо пахло чем-то пыльным и вместе с тем сладковатым. Похожий запах испускало и то пальто, что висело в комнате, где некогда обитали старшие братья моей матушки.

Наконец взгляд начал проясняться, и я увидел какие-то продолговатые тюки или поленья, висящие вдоль дальней стены. Слабый свет, проникавший в помещение через открытую дверь, озарял их еле-еле. Медленно-медленно начали вырисовываться передо мной подробности этого зрелища. Я увидел тонкие очертания подвешенных, то, что их окутывало, обволакивало, словно покрывало… Изящно скользившие очертания этих покрывал пересекались, складываясь в диагональные узоры. А там, внизу… В самом низу… Я не поверил собственному взору! Бледным, мертвенным сиянием светились маленькие, совершенно круглые лица мальчиков с опущенными веками и плотно зажатыми губами. Они выглядели как младенцы, свисали ровно – в ряду, как мне показалось, было не менее пятнадцати этих существ – и не шевелились, однако вместе с тем меня не оставляла твердая уверенность в том, что они вовсе не мертвы, что они живы и каким-то образом ждут своего часа.

Я замер – у меня внезапно отнялись руки, ноги, я не мог пошевелиться, хотя душой мечтал только об одном: убежать. У меня пропал голос, я не в состоянии был издать ни единого звука. Не знаю, сколько времени это длилось – несколько секунд или вечность.

Внезапно кое-что изменилось: одна из фигур еле заметно шевельнулась и коснулась другой. Шевельнулись и соседние, и вот уже они все принялись тихо, очень осторожно раскачиваться из стороны в сторону, делая это одновременно и с одинаковым усилием. А потом тот, что находился в центре, начал медленно, едва заметно открывать глаза.

В этот миг ко мне вернулись остатки моей воли. Я развернулся и бросился бежать что было сил. Я мчался не останавливаясь – вниз под гору, потому что так было быстрее, нежели взбираться наверх. Понятия не имею о том, что происходило у меня за спиной. Скорее всего, там ничего не было. Я не бросил назад ни единого взгляда. Ужас гнал меня через рощу, и только значительно позднее я заставил себя повернуть обратно и неспешным уже шагом направиться в сторону дедушкиного дома.

Вечером дед, разумеется, приметил, что я сам не свой, но никаких вопросов не задавал.

Я провел у него в гостях еще несколько дней, однако на улицу старался выходить как можно реже и при первой же возможности вернулся в родной город.

С тех пор мы с ним не виделись. Я не мог заставить себя даже написать ему письмо, не то чтобы навестить. Отец, по счастью, почти ни о чем меня не спрашивал. В те времена его занимали собственные переживания: на работе дела у него пошли скверно, и чем больше он нервничал по этому поводу, пытаясь залить свои печали спиртными напитками, тем хуже и хуже складывались обстоятельства.