Я отдавал себе отчет в том, что, осиротев, скорее всего, останусь неимущим, но судьба была ко мне благосклонна, и отец ушел из жизни хоть и сильно обедневшим, но все же не нищим. Незадолго до смерти он неожиданно спросил: «Как там… старик Эллингтон?»

На краткий миг мне почудилось, что он бредит и что его разумом в полной мере уже управляет смертельная болезнь, но, как выяснилось, я ошибался: хоть он больше и не в силах был подняться с постели, разум его оставался ясным до самых последних минут.

– Вы спрашиваете про деда? – уточнил я. – Но почему он вас вдруг так заинтересовал? Он далеко от нас, и всё это время мы не получали от него никаких известий.

– Да, он такой, – слабо шевельнулись губы отца. – Не пишет писем, не спрашивает о жизни других людей, даже своих близких… Но такое впечатление складывается лишь со стороны, сынок, лишь со стороны, уж поверь мне. Каким-то образом твой дед всегда обладал всеми нужными ему сведениями обо всем, что здесь происходило.

– Как такое могло случиться? – вырвалось у меня. – Отец, вам дурно. Лучше прекратим эти разговоры, они отнимают у вас последние силы.

– У меня и без того уже не осталось никаких сил, – ответил отец немного более громким голосом. – И раз уж я покидаю этот мир, тратить оставшееся мне немногое время на пустое молчание и взгляды в потолок не хочется.

У меня болезненно дернулись губы: в это мгновение отец как будто вернулся к себе прежнему, еще к тем временам, когда матушка была жива и в семье царили мир и покой: я был настолько мал и наивен, что в те дни полагал подобное состояние вечным!

– Сынок, – проговорил отец таким голосом, каким давным-давно обращался ко мне маленькому, – скажи… не случалось ли у тебя странных сновидений? Таких, словно ты переносишься в другое место и против воли отвечаешь на вопросы, которые слышишь как бы издалека, и при том никогда не видишь вопрошающего?

Раньше я никогда не задумывался о подобных вещах, но стоило отцу заговорить об этом, я словно бы из ниоткуда вспомнил несколько похожих случаев. Тогда я счел их просто странными сновидениями, какие порой приходят непонятно почему и мучают человека, пока тот наконец не найдет в себе силы стряхнуть это состояние и вернуться в реальность: какой бы она ни была неприглядной и сколько бы ни заключала в себе трудностей, все ж даже такая выглядит по сравнению с подобным сном чем-то успокаивающим и по меньшей мере понятным.

Особенно остро подобные вещи происходили со мной в те месяцы, когда матушка родила своего последнего ребенка. Я даже кричал по ночам, и родители, глубоко обеспокоенные моим состоянием, в конце концов вынуждены были обратиться к докторам. К несчастью, никакие советы служителей медицины не оказывали на меня должного воздействия. Двое или трое врачей с серьезным видом прописывали мне успокоительные порошки, снотворные отвары, массаж шеи; один, помнится, произнес мрачным многозначительным голосом: «Его спасут только молитвы», после чего отец попросту выставил его из дома и отказался оплачивать ему визит.

Наконец по рекомендации кого-то из матушкиных друзей явился старенький врач с выгоревшими от долгого времени глазами; первое, что он сделал, – вручил отцу визитную карточку, где мелким шрифтом были перечислены бесконечные его заслуги перед человечеством. «Читайте исключительно мое имя, – проговорил он. – Остальное уже не имеет значения. Впрочем, и имя тоже больше не имеет значения». – «В таком случае к чему вы отдали мне эту бумажку?» – осведомился отец, изрядно вымотанный всеми этими визитами и своеобразным – у каждого каким-то особенным – поведением докторов. «Да просто так, – хихикнул старый медик. – Некоторых такая штучка утешает… Вас нет? Хорошо… Это ничего страшного, знаете ли… Кто у вас тут болен?» Он радостно потер руки, словно ожидая получить от хозяев дома какое-то лакомство. Отец сказал сердитым тоном: «Вам разве не сообщили, что нам необходимо оказать помощь нашему сыну?» – «Должно быть, сообщили, – охотно подтвердил старый доктор, – да только я успел обо всем этом забыть… Ну, малыш, иди-ка сюда. Что тебя беспокоит?»

Родители уставились на меня, мама слева, отец – справа. Их молчание давило на меня жуткой тяжестью. Наконец я взял себя в руки и заговорил, мучительно смущаясь от происходящего: «Собственно, ничего такого… Кричу во сне, ну и снятся… всякие страхи». Старик как будто обрадовался услышанному: «Страхи? Страхи? – повторил он несколько раз. – Должно быть, страхи, да… Со страхами, малыш, надо бороться. Поэтому пропишу тебе лекарство, принимай по ложке перед сном. Вы, миссис… э… сможете сварить по рецепту?» – обратился он вдруг к моей матушке. Отец забрал рецепт сам. «Не стоит беспокоить ее, – заявил он. – Я сам все сделаю». – «Это уж как угодно, – охотно подхватил старик. – Рецепт простой, тут исключительно, знаете ли, травы… С годами я совершенно перестал верить в эти порошки и таблетки. Абсолютно не помогают, да. Травы – другое дело. Травы несут в себе много настоящего. Позвольте откланяться».

Он исчез из нашей жизни, и каким-то странным образом пропала и его визитная карточка. Позднее я пытался ее отыскать, чтобы восстановить в памяти его имя, но это мне не удалось. Отец же к тому времени помнил очень немногие подробности, которые сотрясали наше семейство в былые дни.

Полагаю, в силу малодушия я также постарался изгнать из памяти эти сны и все, что было с ними связано, и таким образом убедить себя в том, что они ровным счетом ничего не значат.

Однако на самом деле это было совершенно не так, и в глубине души я об этом догадывался. И вот в тот момент, когда уже уходящий из нашего мира отец заговорил о подобных вещах столь открыто, я ощутил острейшее желание бежать – бежать как можно скорее, чтобы все эти ужасы остались далеко у меня за спиной. Приближающаяся кончина отца и те пугающие откровения, которые вот-вот изойдут из его уст, – все это оказалось чересчур для моей души, но вместе с тем я не решался двинуться с места. Я догадывался: стоит мне убежать и оставить отца наедине с его чудовищными воспоминаниями, – и он покинет этот мир, скончается в полном одиночестве, и, если такое произойдет, моя душа будет терзаться до самой кончины. Поэтому я застыл – неподвижный и готовый принять любую откровенность, любые, самые убийственные в своей жути подробности.

– Поначалу я, как и ты, сынок, – снова раздался голос отца, – считал это обычным сновидением. Твоя матушка становилась слабее с каждым днем, и я, разумеется, очень переживал по этому поводу. Оба твоих братца, как ты знаешь, покинули наш мир, что нанесло ей неизлечимую травму. Она все чаще рыдала – не просыпаясь, прямо во сне, – и несколько раз я слышал, как она твердит: «В том нет моей вины! Я унаследовала эту особенность! Они умерли сами, их никто не убивал!» На третий или четвертый раз, когда она принялась повторять одно и то же, я попытался разбудить ее – но у меня ничего не вышло. Сначала я решил, что достаточно провести рукой по ее волосам – и она тотчас проснется или по крайней мере сменит свои видения на более приятные. Однако ничего подобного не произошло: она продолжала рыдать без слез, вздрагивать и оправдываться перед кем-то незримым. Я принялся трясти ее за плечи, пытался напоить холодной водой – все тщетно. Внезапно я застыл: в моем сознании раздался чей-то сухой, насмешливый голос: «А, пытаешься остановить меня? Отвечай! Как умерли дети? Она все равно будет врать, она ведь женщина!»

Услышав эту фразу, я и сам будто повидался с неким призраком: я узнал и интонацию, и манеру выражаться.

– Это был мистер Эллингтон! – невольно вырвалось у меня. – Мой дед!

– Стало быть, ты тоже слышал подобное, – горестно вздохнул мой отец.

– Я слышал его наяву, не во сне, – возразил я. – При личном общении он разговаривает довольно вежливо… даже ласково, – прибавил я, сам ощущая, насколько странным звучит в подобном разговоре это слово.

– Да, поначалу он таков, но не стоит обольщаться, – отвечал отец. – На самом деле для этого человека все обыкновенные люди… как будто и не люди, а некие низшие существа, о которых не следует беспокоиться. Определенно не доверял он и собственной дочери, которую как будто отпустил «на свободу» – в другой город, подальше от своей семьи.