Не то ветер переменился, не то повернула дорога: щека запылала.
Неожиданно впереди ударил наискось голубой дымный луч солнца, блеснула белизна косогора, ширясь и скатываясь к дороге. Мария увидела, как низко шевелятся тучи, поняла по крутизне луча, терявшегося в быстрых облаках, что далеко еще до вечера, и ободрилась. Сбоку, по горизонту, вскользь ударил второй луч, а первый, не докатившись до дороги, потух. Потом сразу прорвалась напоенная светом полоса, степь неоглядно разбежалась, — лучи словно бы гасили снегопад и от этого дымились.
Мария прибавила шагу и весело взглянула вдаль — на льющуюся полосу света, на шеренгу столбов в этом неохватном просторе. Столбы стояли уже не так уныло, и ей почудилось, что провода о чем-то пели.
За спиной послышался негромкий шум машины. Она оглянулась. С нарастающей басовитостью приближался тупорылый грузовик. Она поставила сумку к ноге, неуверенно подняла руку.
Обдав резкой гарью бензина, грузовик прошел мимо, по-утиному качнулся на колдобине и неожиданно замер, словно уткнувшись в стену. Мужчина в кожане, высунувшийся из кабины, крикнул:
— Подберем, хозяюшка!
Неловко ступая по застывшим комьям дороги, Мария поспешила к машине, сунула в кабину увесистую сумку с флаконами и втиснулась на сиденье — третьей. Мужчина рывком захлопнул тяжелую дверцу. Где-то под ногами у шофера скрежетнули шестерни, машина, словно бы вслепую, осторожно тронулась.
Мария искоса взглянула на мужчину и почувствовала неловкость: это он сегодня восхищался русской женщиной. Решила не узнавать. Так, вероятно, лучше будет и для него. Сладко вытянула ноги и закрыла глаза.
А он осторожно ерзал, устраиваясь, тихо покашливал. Машину встряхивало. К Марии вернулся противный озноб. Тело стало будто невесомым. В глазах таяли оранжевые круги, губы сохли. «Совсем расквасилась, горожанка», — с обидой подумала она. Вспомнила, что не спросила, куда идет машина, но подавать голос не хотелось. Дорога километров на сорок одна, а там рукой подать до Синеволино. К вечеру должна успеть. Стало покойно.
Человек в кожане опять задвигался, мягко спросил:
— Вы не будете возражать против папиросы?..
— Курите…
Сердился мотор: басил приглушенно, часто скрежетала коробка передач. Машина, видимо, шла в гору. Мария открыла глаза. Слоился табачный дым, густо пахло бензином. Воздух, казалось, мог вспыхнуть от папиросы.
Мужчина пристально смотрел на нее. Увидел опаленные, полуоткрытые губы, влажный, лихорадочный блеск глаз.
— Послушайте, вы простудились…
Мария облизнула губы, кивнула головой. Он забеспокоился:
— Что же вы молчали?
Вяло улыбнулась: беспокойство было преувеличенным.
— Не хлопочите. Ничего страшного… — слабо возразила она.
— Слыхал, Вась, — обратился мужчина к шоферу. — Ничего страшного!.. Остановись-ка на минуту…
А машина все шла в гору. Земля, в рыжих лишайниках жнивья, припорошенная снегом, дыбилась к жидкой сини неба, к лохмам низко несущихся облаков. Мотор тянул на басах. Шофер равнодушно смотрел на дыбившуюся дорогу, и только его руки со взбухшими венами, лежащие на захватанной эбонитовой баранке, руки стареющего человека жили своей сторожкой жизнью.
— Вася, останови машину, — просяще повторил мужчина, вытаскивая из-за спины раздувшийся портфель.
Шофер, не поворачивая головы, односложно обронил:
— Увал…
— Остановит, только на гору въедет, — пояснил мужчина. Потом улыбнулся широко, похвалил: — Дело знает. Шофер, как говорят, еще тот…
Машина въехала на увал, четко дала несколько облегченных тактов и умолкла. И сразу сипловато и однотонно засвистел по степи ветер. Погнал полутени облаков, сизовато-серых, как замшелые лбы валунов.
Мужчина щелкнул замками портфеля, вытащил сверток, благоговейно извлек веселый, ярко-малиновый термос, зажал его коленями, потер руками.
— Сейчас мы плеснем чаплашечку чайку, и вам легче станет. — Возбужденно хохотнул: — Как Иисус Христос по душе пройдет…
Мария взяла стаканчик, согревая руки. Она с интересом присматривалась к этому немолодому, чисто выбритому человеку. В мелких складках набрякших век таились горечь и усталость. Как будто человека много обижали в жизни и он не мог противопоставить обидам ни воли своей, ни ловкости, ни силы.
Мария как-то вся размякла — не то после горячего чая, не то после его трогательной заботы, когда он извлек все из того же портфеля кальцекс и почти силой заставил ее проглотить две таблетки.
— Вот теперь с вами через час можно будет разговаривать, — сказал он ей, вновь наливая чаю. — В здоровом теле — здоровый дух, как говорили в свое время антики. Так-то!
Мария не знала, кто такие «антики», но поняла — мужчина намекал на ее неприветливость и подумала, что она, наверно, излишне придирчива к людям. Вежливо спросила:
— А вы далеко едете?
— Далеко. За своей семьей еду. Переезжаю в ваш глинобитный, сквозняковый край, — с готовностью заговорил он. — Долинов я. Начальником районного статуправления буду работать, — вздохнул и грустно посмотрел вдаль: — Ни за что бы не поехал в эту степь. Там домик, что теремок. Садик, гуси-лебеди и прочая скотинушка. А здесь?.. — Он загрустил, но спохватился и спросил: — Что же вы один чай пьете? Вот хлеб, колбаса…
Мария благодарно улыбнулась, осторожно поинтересовалась:
— У вас там неприятность случилась?
— Если бы просто неприятность!.. Чуть в тюрьму не упекли… — Он заговорил возбужденно: — Я же статист. А мы, статисты, как зеркало, беспристрастны, — но тут же сник, поморщился. — Словом, история муторная. Вы лучше кушайте…
Мария наивно спросила:
— А если правда была на вашей стороне?..
— Правда? — хмыкнул Долинов. — Правда — она, как дышло, куда повернул, туда и вышло. Так-то!
— Правда, наверно, все-таки одна, — возразила Мария.
— Одна?.. — с сомнением переспросил он и пренебрежительно фыркнул: — Поживете с мое… Да вы лучше кушайте.
Она вернула порожний стаканчик и, отряхивая крошки, виновато сказала:
— Чего доброго, я вас опила…
— Опила? Да мы только в первый колхоз завернем… Председатели знают, что такое статистика. — Косо взглянул на Марию и, хлопнув безучастного Василия по колену, пояснил: — Чайку нам всегда одолжат. Так ведь. Вася?..
— Отчаевничались, что ли? — ответил тот вопросом.
— Да, да, поезжайте, пожалуйста…
Долинов грустно вздохнул:
— Эх, какой ты, Вася, степняк… Ведь мы же не гора с горой, а ты… Степняк, словом.
Дорога пошла под уклон. Облака жались к земле, оставляя тающие клочья в космах полегшей некошеной травы. Шофер молчал, вел машину словно на ощупь и от этого ехать становилось особенно скучно. Не окажись рядом с ним Долинова, он бы и не заметил, что она больна. И машину бы не остановил. Конечно, Долинов верткий какой-то: никак не ухватишься, но он внимателен к человеку и в беде его не оставит. «Спас вот меня: я таблетками напичкал и чаем напоил».
Она вдруг куда-то быстро поплыла, заскользила как бы с пологой горки боком, вниз головой, в мягкую, кутающую темноту, хотела встряхнуться, открыть глаза, но сил не было и неожиданно близко увидела морды коров с влажными, широко раздутыми ноздрями, с глубокой тоской в налитых кровью глазах. Низко пригнув рога, они с каким-то судорожным порывом нацеливали их прямо на Марию. В стороне с вилами стоял Юрка Зобин и злорадно хохотал: «Ага, вот теперь сумей выскочить из рамок…» Она никак не могла понять, из каких рамок ей нужно выскочить и почему так нагло хохочет Юрка. Хотела крикнуть: «Что ты стоишь там кочкой? Человек в беде, а он хохочет! Комсомолец еще…», — но голоса не было и на сердце пала вдруг смертельная тоска — она не могла ни убежать, ни поднять руки. А коровы мелкими шажками надвигались на Марию. У ней подкосились ноги и выступил холодный пот. Падая, она закрыла глаза. И вдруг кто-то ее осторожно понес и лукаво сказал: «Мы же не гора с горой…».
Мария открыла глаза и вздохнула. Долинов курил, осторожно оглянулся.
