Учёба Феде давалась легко, ведь на самом деле ему просто нечему было учиться в начальных классах. Некоторые хлопоты доставляло чистописание, сложный предмет, какой-то «девчоночий», как думал Федя. Федя был подвижным, не всегда внимательным и собранным. Перо его ручки засорялось волосками, а потом так и норовило подцепить каплю фиолетовых чернил из «непроливайки» и капнуть на тетрадь или даже на саму пропись. Перочистка, округлый предмет, состоящий из множества тряпочек, была вся измазана, промокашек не хватало, его преследовали кляксы, пятна и чернильная грязь.

Феде сказали старшие мальчики на бульваре, что в школе не любят «маменькиных буржуйских сынков» в матросочках и коротких штанишках. И он настоял, к огорчению мамы, но с полной поддержкой дедушки Васи, на длинных чёрных штанах, гимнастёрке, простой плотной куртке и кепке. Этот выбор оказался правильным и сразу сделал его «своим парнем» даже для старшеклассников.

На переменах девочки гуляли парами, а мальчишки бегали и возились, мерялись силой. Федя был самым сильным в первом классе, боролся даже с третьеклассниками, но тут не всегда выходило удачно. Учительница сначала посадила его с Нариманом, ассирийцем, сыном чистильщика обуви у станции метро «Охотный ряд». Нарик был парень сильный и весёлый, они пихались с Федей на уроках, учительница их рассадила и посадила Федю с девочкой.

Девочка была маленькая и серенькая, как мышка. Серая юбка, серый свитер, какие-то бесцветные волосы. Девочку звали Лида, она была внучкой искусствоведа профессора Иорданского, известного не только в Союзе, но и во многих местах за границей. И ещё дочкой художника-авангардиста Форта.

– Мой дедушка – кавалер Почётного легиона и рыцарь Красного орла, – преодолев первое смущение, гордо сообщила Лида новому соседу.

– А у него есть латы и меч? – спросил Федя.

– Нет, лат нету, но есть римский шлем. Ещё есть сабля и шпага. Шпага прямая, а сабля кривая, они висят на ковре в кабинете. И есть охотничье ружьё.

– Ружьё есть и у моего деда Васи, «три кольца» называется, – разговор становился всё более увлекательным.

– А ещё у нас есть картина с рыцарями, – снова похвасталась девочка.

– А у нас есть дуэльные пистолеты, они воском стреляют. С ними двоюродный дедушка выступал на Олимпийских играх в Швеции, и у него целых пять колец на грамоте, – вступил в разговор мальчик с передней парты, Андрюша Сомов. – Он был спортсменом. Его потом на войне убили немцы.

– А моего дедушку убили белогвардейцы. Он был будённовцем. А давайте дружить все вместе? – высокая черноволосая девочка Алла Вайншток, одетая в синее платье с белым кружевным воротником, соседка Андрея, повернулась к Лиде.

Тут учительница строго прекратила все разговоры, но дело было сделано: у Феди появились лучший друг и целых две подружки. Потом, когда их приняли в октябрята, то тот же Нариман попросился к ним пятым в «звёздочку», как положено по числу лучей красной звезды с октябрятского значка. Командиром звеёдочки стала Алла, Нарик – физкультурником, Лида – цветоводом, Андрей – библиотекарем, а Феде досталась «должность» санинструктора, на «свободном уроке» он учился накладывать бинт на руку. Игра в звёздочки и звенья была интересной сначала, но потом всем наскучила.

Расписание жизни Феди в первых пяти классах школы было устроено так, как было заведено в дореволюционных классических гимназиях, – врезультате снова и опять у него свободного времени совсем не было. Прогулки были такими же краткими, как и до школы, в сопровождении бонны. Правда, теперь были зимой лыжи на Страстном бульваре, каток на Патриарших прудах, санки на Тверской улице, снежки у памятника Свободы и стелы Конституции, что напротив Моссовета, где работала бабушка Таня. И ещё теперь иногда Феде покупали мороженное, больше не боялись ангины, он ей никогда не болел.

Дома в присутствии Феди никогда не говорили о политике, и о том, что враги убили Кирова, в начале декабря он узнал в школе. Кто такой Киров, он не знал, за что убили его, тоже, надо было спросить дома у родных. Папы не было в Москве, он строил какую-то новую электростанцию на Севере, и потому Федя пошёл с этим к дедушке Васе.

– Да, Кирова убили враги, – дедушка внимательно посмотрел на Федю.

– А кто эти враги?

– Немецкие и итальянские фашисты. Ещё поляки, румыны и японцы.

Федя задумался.

– Еще какие-то бывают троцкисты. Они кто?

– Много будешь знать – скоро состаришься. Вот вырастешь, всё узнаешь. А пока никогда и никому не задавай лишних вопросов, особенно в школе.

– А то что?

– Ты знаешь, что если газ на плите оставить открытым и напустить в комнаты, то будет плохо. А почему, знаешь?

– Знаю, отравимся.

– А откуда ты знаешь? Ты же сам не пробовал.

– Ты мне говорил. И бабушка. Я вам верю.

– Вот и хорошо, поверь мне и сейчас и никогда не обсуждай эти дела в школе и во дворе, и вообще нигде. Хорошо? Обещай мне твёрдо.

– Хорошо, не буду. Обещаю, честное ленинское.

«Честное ленинское» считалось у мальчиков важнейшей и прочнейшей клятвой, куда более крепкой, чем «честное пионерское» или просто «честное слово».

– Честное слово врать готово, – говорили, – дай честное ленинское.

И Федя хорошо усвоил правило не говорить о политике с посторонними.

Дедушка Вася знал, о чём говорил, наверное, лучше всех в семье. Он обладал ясным и весьма критическим умом. В детстве его мама и старший брат много рассказывали маленькому Васе про Льва Толстого, как тот любит народ, сам ходит в рубахе-толстовке и пашет землю, не ест мясо и пьет кумыс. Дедушка Вася даже ненадолго увлёкся толстовством, но к окончанию гимназии под влиянием уроков химии, физики и математики, увлечения техникой, правом и экономикой его толстовские идеалы рассыпались в прах.

«Не верить надо в мужика, а хорошенько вымыть, дать ему образование, начатки культуры, отучить от лени и пьянства, наделить землёй, которой полны-полно в той же Сибири, и ещё дать машины. Или обучить профессиям, требующимся в производстве или торговле, пусть перебирается в город», – слыша эти слова от гимназиста Васи, старший брат Федя просто затыкал уши.

Кончились дискуссии с братом, когда Вася стал студентом юридического факультета Московского университета и специализировался на кафедре политической экономии и статистики. Очень хорошая была кафедра, но вот куда идти работать, на что содержать молодую жену Таню и новорожденного Колю? И Василий Дмитриевич по случаю стал чиновником для особых поручений при генерал-губернаторе в чине титулярного советника с персональным окладом 1500 руб лей в год. Он хорошо справлялся с самыми сложными поручениями, особенно когда началась Германская война, и в 1916 году получил две звезды «с сиянием» на погоны и в петлицы вицмундира, то есть первый генеральский чин действительного статского советника по Министерству внутренних дел. По долгу службы он часто встречался с другим штатским генералом и при этом оперным певцом Михаилом Луначарским, младший брат которого, известный революционер, стал в 1917 году народным комиссаром просвещения. Это знакомство очень помогло уцелеть семейству Родичевых в годы гражданской смуты.

Пришёл март 1917 года, и новая власть расформировала канцелярию генерал-губернатора. Василий Дмитриевич сначала думал поступить на работу чиновником в новую городскую управу, но решил сперва присмотреться, подождал до осени и передумал. Сбрил бородку, усы, бакенбарды, оделся просто и поступил на работу в контору Большого театра, куда его рекомендовал только что обретённый сват Адам Худебник. В 1924 году, в начале НЭПа, он перешёл работать в государственный трест «Жиркость», который вскоре преобразовался в объединение «ТЭЖЭ» (высококачественные товары для женщин – парфюмерия, пудра, крем, расчёски, заколки, бижутерия и прочее). Со временем он стал помощником по экономическим вопросам Полины Жемчужиной, жены восходящей звезды коммунистического руководства Вячеслава Молотова. Так он более чем на десять лет обрёл и хорошую зарплату, и спокойную работу.