Домашние провожали его у военного комиссариата. Софья Адамовна не выдержала и заплакала. Анна Владимировна её дернула за руку. Пятнадцать новобранцев посадили в кузов грузовика и повезли куда-то в сторону подмосковных Люберец, там им предстояло пройти краткое обучение перед экзаменами для поступления на курсы – предстояло осваивать сложную радиотехнику, высокочастотную и полевую связь. Федя потом ничего не рассказывал об учёбе в военной школе, он привычно строго соблюдал режим секретности долгие годы после войн ы, а дальше всё просто забылось, ушло.

Федя бывал дома в увольнительной, это ему полагалось за отличную учёбу, дважды его навещали в Муроме родные. Отец приехал туда к нему в новой генеральской форме. Отношение к Феде в училище было особым, он был первым по всем учебным предметам. Ему должны были присвоить звание лейтенанта, тогда как большинство выпускались младшими лейтенантами. В конце января, когда состоялся выпуск из училища и направление свежеиспечённых офицеров в действующую армию, генерал-майор, принимавший экзамены, спросил у первого по успеваемости Родичева, есть ли у него пожелания.

– Да, я хочу участвовать во взятии Берлина, – отвечал Федя.

– Будешь, если хочешь, – генерал улыбнулся и что-то записал в блокнот.

И вот в начале марта 1945 года лейтенант Фёдор Николаевич Родичев оказался в резервной роте связи при начальнике связи Третьей ударной армии в составе Первого Белорусского фронта. Им предстояла битва за Берлин.

До раннего утра 24 апреля ему не довелось участвовать в серьёзных боях. Но в первые дни после начала штурма Берлина многие связисты были ранены или убиты, и тогда офицеры и сержанты из роты резерва были приданы нашим передовым частям, рвущимся к центру Берлина.

Часть, в которую попал лейтенант Родичев, в районе моста Мольтке через Шпрее со стороны улицы Альт-Моабит прорывалась к Рейхстагу. Связь на передовой под обстрелом врага он и обеспечивал. Несколько раз он попадал под плотный огонь, участвовал в рукопашной схватке с эсэсовцами, спас жизнь боевому товарищу и был отмечен командованием как храбрый и исполнительный офицер. Рейхстаг ему самому штурмовать не довелось, их батальон вместе с частями Войска Польского зажал немцев в Тиргартене, бойцы продвигались вперёд по парку от дерева к дереву, перестреливаясь и вступая в отдельные схватки с врагом.

Второго мая гарнизон Берлина сдался. Конечно же, Федя добрался до Рейхстага и расписался на нём, а потом вернулся на улицу Альт-Моабит, где их часть расположилась среди развалин неподалёку от известной тюрьмы и вокзала, там он жил в палатке до двенадцатого мая. А одиннадцатого числа случилась встреча, которая неожиданно повлияла на дальнейшую его жизнь.

– Господин офицер, товарищ, можно Вас попросить на одна минута, – голос с акцентом принадлежал сидящему на обломке стены человеку средних лет в сером, испачканном извёсткой и кирпичной пылью костюме. У человека было бледное, землистое лицо с почти бескровными синеватыми губами.

– Да, слушаю Вас, – Федя положил руку на плечо человеку, который пытался встать. – Сидите, пожалуйста. Вам плохо, нужен врач?

– Нет, сердечно благодарен, мне нужно Вам что-то сказать. Я профессор Шмидт, и со мной моя рукопись. Мне трудно говорить по-русски без практикования, может быть, товарищ владеет немецким или французским?

Французским Федя владел, как мы знаем, почти как родным, его собеседник также свободно говорил на нем почти без акцента.

– Вас мне послал Бог! – с казал немец и протянул Феде три толстые тетради. – Моё имя Шмидт, профессор Карл Шмидт. Я не нацист, я просто учёный. Здесь со мной последний труд моей жизни. Прошу Вас, обещайте, что Вы его сохраните и при возможности опубликуете, где и когда сами решите.

Федя взял из его рук тетради и стал их рассматривать. К ним подошёл сержант Журов, тот самый боец, которому Федя спас жизнь и который теперь всюду ходил за ним:

– Смотрите-ка, француз. Что он тут делает? Вроде бы на пленного не похож.

– Нет, он немец, учёный. Говорит, что не фашист. Да и не похож он на гитлеровца.

– Они у нас тут теперь все антифашисты. Куда фашисты подевались, непонятно. Раньше везде вместо «здрасте» орали «Хайль Гитлер», а теперь пищат «Гитлер капут».

– Лейтенанта Родичева к командиру батальона, – раздался голос вестового, и Федя, наспех попрощавшись с немцем, быстро пошёл в сторону командирской палатки, на ходу засовывая тетради в мешок.

В этот день Федю направили переводчиком в комендатуру Берлина, там он проработал всего несколько дней, когда его вызвали в отдел контрразведки к подполковнику Смелякову. Тот разглядывал личное дело Фёдора:

– Товарищ Родичев, Фёдор Николаевич, правильно? Сын генерал-лейтенанта Николая Васильевича Родичева? Поздравьте Вашего отца, он повышен в звании и награждён третьим орденом Ленина, об этом вчера было в газете. А Вы будете награждены медалью «За отвагу». Молодец!

– Служу Советскому Союзу, – Федор немного удивился, о награждении сообщает командир части, а не начальник контрразведки корпуса.

– В личном деле сказано, что Вы свободно владеете чешским, так ли это?

– Да, мой дед был по происхождению чех, переехал Москву пятьдесят лет тому назад, все годы работал в Большом театре и Консерватории. – Федя на секунду запнулся, потом добавил на всякий случай: – Народный артист республики, орденоносец.

– Да, вижу, вижу. Английский тоже знаете, французский, немного немецкий, латынь. Ну, латынь вряд ли понадобится. Работал до армии санитаром в госпитале? Очень хорошо. Вас решено направит в Карлсбад, или, по-чешски, в Карловы Вары, там срочно надо открыть госпитали для долечивания наших раненых. Туда летят военные врачи, им нужен толковый офицер для перевода, связи и помощи, лучше Вас не найти. Так что получите предписание, и в дорогу.

– Есть! Разрешите идти?! – у Феди отлегло от сердца.

В душе его пели струны, он был счастлив, всё было одно к одному: командировка в Карлсбад в конце войны, уважаемая в армии медаль, новое генеральское звание отца, письмо из дома, что всё у них хорошо, и, конечно же, конец войне! Федя был счастлив. Волновало лишь одно: неужели ему теперь ещё целых три года придётся носить офицерские погоны, он всего добился, что желал, и ему незачем было оставаться в армии после Победы.

Медаль ему выдали, обмыли её трофейным шнапсом с бойцами из роты связи и стрелками штурмового батальона, которые за три недели стали его фронтовыми приятелями, и двадцать перового мая в десять утра Фёдор был на аэродроме, где стоял наготове «Дуглас», – лететь в Карлсбад, минуя Прагу.

Перед отъездом начальник связи сделал ему подарок – дал возможность позвонить матери и отцу. Николай Васильевич был рад и горд за сына, сам он тоже принимал поздравления, был слегка навеселе. Сказал, что не понимал, какой Федя человек, думал, что «маменькин сынок». Добавил, что найдёт способ связаться с ним, советовал попробовать пиво из Будейовиц. Мама со своими толстовскими взглядами особенно обрадовалась, что Федя займется не военными, а медицинскими делами, и именно в Карловых Варах.

Это было сказано Соней, может быть, даже с некоторым намёком, ведь Федя знал, что его дед Адам Иванович родился в городке Печау, недалеко от Карлсбада, и провёл там первые два года жизни, а уже потом рос и жил в самом Карлсбаде. И ещё ему рассказывала Анна Владимировна, что Худебник – фамилия вымышленная, «как у Герцена или Фета», что дедушка Адам на самом деле незаконнорожденный сын какого-то магната, который помог ему получить музыкальное образование и материально поддерживал.

Федя подумал, что кое-что про дедушку Адама можно будет на месте попробовать узнать самому. Он взял с собой путеводитель по Чехии на немецком языке, чтобы было что читать на первое время, и ещё в его чемодане лежали тетради Карла Шмидта, которые он думал полистать на досуге.