– Наши Яки и МИГи всё равно лучше, – Федя пустил в ход последний аргумент.

– А ты на каких из них летал?.. Ах, не летал, вот и не сравнивай. И вообще, никогда не надо нашу и иностранную технику между собой сравнивать, особенно при посторонних, это скользкая тема, она может далеко завести, – Василий Дмитриевич строго посмотрел на Федю.

– Сколько можно всего бояться и себя дёргать за язык? Почему я не могу какие-то темы с друзьями обсуждать? – раздражённо спросил Федя, у которого болели голова и горло.

– Ты, видимо, забыл, что ты внук действительного статского советника по отцу и урождённой княжны по материнской линии. Тебя приняли в комсомол потому, что ты сын советского инженера, орденоносца и члена партии. Но если что-то случится, то тебе вспомнят твоё непролетарское происхождение. И всем твоим близким тоже, потому как рабочих и крестьян у нас в роду нет.

– Хорошо, я тебя понял, – мрачно отвечал Федя.

Настроение у них обоих сразу улучшилось, когда они узнали о нашем наступлении на Волге, и Федя уезжал с дачи с лёгким сердцем. Дедушка Вася бегал на станцию, потом возвращался, передвигал флажки, что-то напевал и даже выпил немного где-то купленного из-под полы хорошего самогона «из настоящей сахарной свеклы», к вящему неудовольствию бабушки Тани. Федя уже после битвы за Москву был совершенно уверен в конечном разгроме немцев и в те осенние дни 1942 года, в отличие от Василия Дмитриевича, спокойно ждал вестей о нашей неизбежной победе под Сталинградом.

Тем временем в Москве жизнь шла своим чередом: Анна Владимировна ждала возвращения из эвакуации любимого театра, Софья Адамовна продолжала до конца сентября трудиться в подземной библиотеке в метро, потом вернулась назад к себе в библиотеку искусств, полная впечатлений и новых мыслей. «Теперь конец Германии, это просто дело времени», – так решила обрадованная новостями семья Родичевых. Это всех радовало и успокаивало, но Федя тревожился – он должен был принять участие в войне, обязательно успеть. Это убеждение в нём укрепилось и совершенно захватило его после того, как он поработал в приёмном покое скорой помощи. Но он был пока ещё непризывным, ему только-только исполнилось 16 лет.

Весной 1943 года стали возвращаться из эвакуации театры, вернулся и МХАТ. Это возвращение было омрачено для Анны Владимировны смертью в апреле Владимира Ивановича Немировича-Данченко. Во главе театра встали Иван Москвин и Николай Хмелёв, которые не очень хорошо знали Анну Владимировну. Но кто-то шепнул Москвину, что Худебник в девичестве – княжна Шацкая, и её определили в администрацию только что открытого учебного заведения при театре, которое назвали «Школа-студия МХАТ». Будущие актёры, набираемые из рядов советской молодёжи, должны были иметь перед глазами образцы культуры и хороших манер. Так считали «старики» – старшее поколение актёров МХАТа.

Вернулся из эвакуации и Андрей Сомов, сразу забежал к Родичевым. Он, оказывается, экстерном в Челябинске сдал все предметы за десятый класс, получил аттестат и теперь по списку был зачислен на математический факультет МГУ. Перед этим у Андрея было очень сложное обсуждение со своими родителями выбора будущей профессии.

Отец и мать Андрея, Константин Маркович и Анна Сергеевна, были учёными-физиками. Они уже со студенческой скамьи занимались экспериментальной физикой, источниками ионизирующих излучений, расщепляющимися и радиоактивными материалами. У Анны Сергеевны были следы радиационных ожогов на руках, а Константин Маркович перенёс лучевую болезнь. Это был союз двух единомышленников, двух соратников и, как говорил Константин Маркович, «двух испанских сирот». Их отцы были инженерами, оба были призваны из запаса и оба погибли в Империалистическую войну, а их матери умерли от «испанки» в 1919 году. Они познакомились в 1921 году в старшем классе школы и вместе поступили на следующий год в университет, учились у Игоря Евгеньевича Тамма. Начиная с 1938 года, их работа была засекречена, сейчас же у них обоих был наивысший уровень секретности.

Константин Маркович видел в сыне прямое продолжение себя, хотел, чтобы после университета Андрей работал рядом с ним. Однако Андрей при поступлении в МГУ выбрал специальностью не физику, а астрономию, точнее, астрофизику, и ещё, как он говорил не при посторонних, космогонию. Отец возражал, но мать поддержала выбор сына, и, конечно, всё утряслось. Остался один вопрос: как быть, если Андрея призовут в армию. Отец и мать были категорически против того, чтобы Андрей пошёл на войну.

– Я понимаю твоих родителей, Андрюша, очень хорошо понимаю, ты же единственный сын, какое будет горе, если ты погибнешь, – Соня вздохнула.

– Софья Адамовна, дело не только в риске моей смерти или увечья, а в принципиальной позиции отца. Он считает, что учёные, деятели культуры и искусства не должны служить в армии. Армия служит для защиты в первую очередь «цвета нации», а потом уже всех прочих. Россия без её культуры, науки и искусства – просто «никчемное скопище людей», так он выразился однажды. Правда, мама его не поддержала, хотя и спорить не стала.

– Твои родители росли сиротами, у них особо неприязненное отношение к войне. Но я тоже считаю, что война заканчивается, и тебе незачем туда идти, ты больше принесешь пользы в науке, чем бегая по полю с пулеметом. Скоро в войну по-настоящему вступят союзники.

– Отец хочет, чтобы у меня была «бронь», он считал, что астрономия, как специальность, её не гарантирует, в отличие от физики.

– В следующем году студентов уже призывать, скорее всего, вообще не будут. Надо сохранить образованных и талантливых людей, – до Татьяны Ивановна уже дошли слухи из Моссовета. – Так считает руководство.

– Это очень правильно, но как это решение объяснить людям, верящим в равенство всех при социализме? – спросил Федя. – «Свобода, равенство и братство» – лозунг прямо на плакате напротив Моссовета.

– Это, дружок, лозунг буржуазных революций, говорят, что сейчас его надо понимать как-то не так, иначе, диалектически, я не уточнял как, – Василий Дмитриевич поглядел с усмешкой на Федю.

– Отец вообще считает, что государство должно быть устроено как у Платона – во главе философы и учёные, дальше военные, а внизу народ. Он против равенства, говорит, что не может быть равенства между академиком Вернадским и потомственным алкоголиком Васюткой, – сказал Андрей.

– Надеюсь, что он это не везде говорит. За такие слова у нас по голове не погладят. В нашей стране победившей пролетарской революции, – Василий Дмитриевич рассмеялся.

– Вася, прекрати это немедленно, – Татьяна Ивановна сердито посмотрела на мужа.

– Я Васю понимаю и Ваших родителей тоже, Андрюша. Сколько погибло интеллигенции и в Гражданскую, и в ежовщину, да ещё и до ежовщины, и сейчас в ополчении и на фронте. Так можно вообще всех потерять, останется только в каменный век вернуться. Не для того мы столько вкладываем в наших детей, – бабушка Аня взяла пачку папирос, спички, извинилась и пошла курить на лестницу, за ней рысцой двинулся дедушка Вася.

– Травят себя, – вздохнула бабушка Таня.

Через пять минут они вернулись, и разговор принял другое направление.

– А Ваша подруга Лида Иорданская возвратилась из эвакуации? – Соня посмотрела на Андрея. – Они были, по-моему, в Куйбышеве? Интересно, чем Леокадия Александровна там занималась.

– Мне говорили, что она в Большом театре, в администрации, и ещё что-то там по дипломатическим делам, а вот модные художества свои, наконец, бросила, – Анна Владимировна продолжала по инерции недолюбливать Лику.

– Мама, перестань, ну что ты всё время как-то несправедлива к ней. Она умная и красивая, талантливая. Жолтовский вообще про неё сказал, что она похожа на греческую богиню, Персефону или Юнону.

– Юнона – римская богиня, во-первых. Ну да, как же, её даже называют «несравненной Леокадией» в известных кругах.

– Её первым назвал так Немирович, как ты помнишь, при тебе это было.