– А мне она нравится. Красивая, умная и волевая. Хотел бы я видеть такую замужем за, скажем, Сашей Пироговым, – сказал Адам Иванович.

– Она на Сашу и не глянет, ей маркиза подавай, сервированного на блюде.

– Мама, какая ты сегодня недобрая, по-моему, она прекрасна. Хотелось мне бы быть на неё похожей, – Соня с восхищением разглядывала Лику.

– До свидания, наша несравненная Леокадия Александровна, – лицо Немировича было влажным в жарком зале, глаза блестели.

Москвин хмыкнул. Иорданский с дочерью пошли к выходу, какие-то люди бросились их провожать. Немирович покрутил головой и налил водки себе и Москвину.

– Несравненная Леокадия, – тихо повторила одними губами вслед за Немировичем восхищённая Соня.

Но на этом приключения этого вечера не закончились.

Адам задержался в зале, ему надо было переговорить с музыкантами. Это могло затянуться надолго, и Анна с Соней решили идти домой одни. Они вышли последними из парадного. Не было ни одного извозчика, не стоял на Тверской городовой, пешеходов тоже не было видно, бегали стаей дворняги, текли сугробы, капало с крыш, грязь и слякоть, и как-то стало страшновато.

– Извините за беспокойство, сударыни, но нам кажется, что вам не стоит идти так поздно вечером одним. Позвольте вас немного проводить. Мы студенты университета Николай Родичев и Афанасий Меркурьев, – перед дамами стояли два красивых молодых человека в студенческих формах с портфелями. Согласие было, конечно же, получено.

Анна Владимировна тогда пригласила Николая и Афанасия зайти в гости на следующий день, состоялось знакомство с Адамом Ивановичем, которому понравился Николай. Уже вдвоём Соня и Николай потом гуляли по весенней Москве и говорили обо всём на свете. Незаметно пришла любовь, а затем было сделано и принято предложение руки и сердца.

И вот в августе в квартире Худебников состоялось знакомство двух семейств. Татьяна Ивановна очень понравилась Анне Владимировне, а Василий Дмитриевич её просто очаровал. Соня же вызвала восхищение своей нежной хрупкостью и добротой у Татьяны Ивановны. Адам Иванович показался ей возвышенным и прекрасным, Анна Владимировна же – благородной дамой с превосходными манерами.

Через полгода в конце октябре они обвенчались в храме Вознесения Господня на Большой Никитской. В городе было неспокойно, и свадьбу решили скромно отметить в тесном домашнем кругу.

Скоро в городе загремели пушки и зазвучали выстрелы. Квартира Родичевых была разрушена пожаром, и они переехали жить к Худебникам. Это помогло впоследствии избежать уплотнения и сохранить квартиру от подселения, конечно, с помощью Луначарского, Малиновской и Каменевой, и в годы Гражданской войны, и сразу после неё, в годы НЭПа.

«Ошибка природы» – так называла Ликина мама возлюбленного дочери, художника имажиниста-футуриста-кубиста-авангардиста Раймонда Форта.

В страшные годы Гражданской войны грязная, голодная и холодная Москва танцевала, пела, ставила спектакли, открывала театрики, клубы и кабаре. Юность бушевала, разношёрстная и разночинная городская молодёжь устремилась в культуру, как она её понимала: выступали на сценах, плясали на разного рода балах и вечеринках, писали стихи и читали их на улицах и в подвальчиках, рисовали, делали наброски и бумажные макеты будущих величественных зданий и мечтали, мечтали…

Леокадию подхватил этот поток, остановить её не могли ни увещевания отца, ни выговоры матери, ни оханья родственницы-приживалки тёти Клавы. Она танцевала с кремлевскими курсантами в Доме Союзов, её можно было найти в подвале у имажинистов на Тверской, за кулисами театров – Камерного у Таирова и Третьей студии МХТ у Вахтангова, или же в свободных художественных мастерских, объединившихся во ВХУТЕМАС. Именно в этом заведении двадцатилетняя Лика встретила своего гения не первой молодости и свежести, загадочного, вдохновенного Раймонда Форта, и привела «великого мастера» к себе в дом, где его сразу встретила в штыки её мама: «Бездельник, пижон, трепло, пустышка». Но профессору Иорданскому он неожиданно понравился, и Раймонд в их доме даже как-то прижился.

– Смотрит Алексан Лексеичу в рот и поддакивает, а тот млеет, – тихо бурчала приживалка Клава.

– Паразит, типичный паразит. И неуч. Какой может быть в нём талант? – соглашалась Евдокий Карповна.

С женой Рома, так звали Раймонда домашние, жил бурно и непросто, со скандалами, но скрутить Лику в бараний рог ему не удавалось, а тёща, Евдокия Карповна, только и ждала времени, когда можно будет выставить его из дома. Лишь на упрямстве Лики, которая никак не хотела признать очевидное, Форт продержался в их доме целых пять лет. Потом им обоим пришла в головы идея о том, что появление ребёнка поможет сохранить их отношения.

Не помогло: Рома бросил беременную Лику и переселился в новое гостеприимное гнездо, к состоятельной даме из среды новых капиталистов-нэпманов, у которой был собственный магазин посуды и хрусталя на Арбате. Ребенка он, конечно же, признал и даже потребовал, чтобы у родившейся в августе 1926 года дочери была его фамилия. Хотел назвать девочку Элоизой, но это предложение солидарно всей семьёй Иорданские проигнорировали. Бабушка Евдокия Карповна предложила имя Леонида – львица, львом же она иногда назвала Александра Алексеевича за пышную гриву седых волос.

– Нет мама, на что это будет похоже – «Леонида Раймондовна», какая-то «Розалинда Боэмундовна», даже смешно. Впрочем, мамочка, дома ты можешь называть её как хочешь, а в паспорте давай запишем Лида. Пусть будет Лидия Романовна Иорданская-Форт, – Лика улыбнулась и обняла мать. В доме жить всем стало хорошо, когда «лирический герой» покинул их семейный чертог.

Впрочем, в 1928 году, когда нэпманша разорилась, Рома-Раймонд сделал попытку вернуться, он впервые пришёл посмотреть на дочь, делал умильный вид, преданно глядел на Александра Алексеевича и вздыхал, глядя на Лику. Его выставили без малейших колебаний, и он вскоре нашёл себе певицу из Большого театра, с которой прожил года три.

В семье вся жизнь вращалась вокруг профессора Иорданского, которого недавно избрали академиком по отделению истории. В стране он был на особом положении, входил в некий советский пантеон вместе с профессорами Павловым, Вернадским, Тимирязевым, режиссёром Станиславским, певцом Собиновым, актерами Москвиным, Качаловым, Южиным, Ермоловой и ещё десятком великих. Лика стала его личным помощником, секретарём, редактором, советником и биографом, а сама на досуге занималась художественным творчеством.

Профессор Иорданский считал дочь красивой, умной, образованной, но неталантливой, без полёта. Это очень обижало Лику. Она решила закончить ВХУТЕМАС, училась у Фаворского, Родченко и Бруни, специализировалась по дизайну, уделяя особое внимание театральному костюму и декорациям. Отец посмеивался над её попытками создать что-то оригинальное, и чтобы отвлечь дочку от «пустого времяпрепровождения», заинтересовал её историей костюма и моды. Мать тоже не одобряла занятий дочери, хотела, чтобы она больше уделяла внимания домашним делам.

Лика не находила поддержки в собственном доме у родителей, но при этом множество театральных деятелей, дизайнеров и создателей моды от Таирова и Мейерхольда до Вильямса и Ламановой считали её замечательным специалистом с безупречным вкусом и чувством меры. В 1932 году Лика подготовила прекрасно иллюстрированную книгу по истории западноевропейской моды и развитию вкуса в разных социальных слоях в странах Западной Европы с 1882 по 1932 год, от Франко-прусской войны до Великой Депрессии. Высоко оценивший её работу художник Купреянов настоятельно рекомендовал ей не касаться развития моды в Польше и вообще в Восточной Европе, а больше всего уделять внимания Североамериканским соединенным штатам, так будет лучше по соображениям политики. Лика была послушной и понимающей, свой труд она озаглавила «Мода народов Запада» и подписала его «Лика Форт». Отец возмутился – «какая-то ещё одна Лиля Брик», но Лика спросила, неужели бы он хотел, чтобы автором стояла «Леокадия Александровна Иорданская». В разговоре с отцом выяснилось, что он против публикации «этого легкомысленного поверхностного сочинения».