Узнав об осквернении пришкольной территории, Вольский вызвал командира хабаровского отряда.

– Вы что себе позволяете? – с вызовом спросил он.

Подполковник Немцов был исключительно спокойным человеком, классическим меланхоликом, подсчитывающим дни до выхода в отставку. Равнодушно посмотрев на разгневанного партийного босса, он спросил:

– Что прикажете делать? Вскрыть пару учебных классов и использовать их в качестве отхожего места? При массовой диарее все кабинки в туалетах заняты, кустов рядом со школой нет. Куда бежать, если стало невмоготу?

Вольский разом остыл.

– Сколько у вас больных? – спросил он.

– Пока человек восемьдесят. Если не предпринять меры, то заразятся все.

– Что у вас с лекарствами?

– Я доложил об эпидемии в Хабаровск. Со дня на день в Степанакерт прибудет начальник медицинской службы школы, но сколько он с собой сможет привезти лекарств и каких? На складах ВОГ препаратов против диареи нет, только антибиотики.

– Понятно! Мы примем меры и обеспечим ваш отряд лекарствами с городского аптечного склада.

Многолетний помощник Вольского, откомандированный вместе с ним в Карабах, возразил:

– Степанакерт находится не только в продовольственной блокаде, но и в лекарственной. Областной аптечный склад не пополнялся с мая. Для завоза лекарств из Армении надо провести специальную операцию, организовать конвой, сопровождаемый бронетехникой и вооруженными солдатами. Пока нового завоза лекарств не будет, мы ничем товарищу Немцову помочь не сможем.

– Но это же не дело, когда на глазах у женщин и детей взрослые мужики в уличный туалет бегают раз за разом! – начал вновь горячиться Вольский. – Проблему надо решать, а не искать отговорки, что Степанакерт в блокаде.

– Я предлагаю, – сказал помощник, – переселить хабаровский отряд в пионерский лагерь в поселке Балуджа. Пионерлагерь в настоящее время пустует, но системы жизнеобеспечения в нем поддерживаются в рабочем состоянии.

– Проработайте этот вопрос! – приказал Вольский и занялся другими делами.

В Дальневосточной высшей школе МВД СССР врач-офицер был один – начальник медицинской службы школы. Остальные врачи были вольнонаемными. Начмед школы был в командировке в НКАО зимой, летом вместо него медицинскую помощь оказывал однокурсник Воронова слушатель Николай Дворник, до армии окончивший медицинское училище и имевший квалификацию «фельдшер». Дворник был родом из Украины. Его отец был самым известным в стране переводчиком с русского языка на украинский. Работал он не покладая рук – переводил некоторых современных классиков украинской литературы с языка межнационального общения на литературный украинский язык. Оказалось, что многие известные украинские писатели родным языком в должной мере не владели: говорить на нем с грехом пополам могли, а письменно излагать свои мысли – нет.

Сын переводчика съездил на войсковой аптечный склад и привез метровые ленты таблеток левомицетина.

– Лечитесь, парни! – предложил он. – Других лекарств все равно не будет.

Дворник по-дружески дал Воронову целую ленту левомицетина и насыпал кулечек драже витамина С из огромной жестяной банки.

– В ленте сто таблеток, – сказал он, – на любую заразу хватит! Витамины пей, чтобы организм поддержать, а то ты бледный какой-то ходишь, изможденный.

В субботу с дашбулагского КПП по рации сообщили, что ночью исчез слушатель Сергей Грачев.

– Как исчез? – не понял Сопунов. – Заступил на дежурство и пропал? Ждите! Мы выезжаем.

Воронов не на шутку встревожился и стал собираться в дорогу.

– Ты куда? – остановил его Сопунов. – Оставайся в отряде, пока не выздоровеешь. Мы не сможем через каждый километр останавливаться и ждать, пока ты в кусты сбегаешь.

Виктор вынужден был согласиться. Состояние его здоровья действительно оставляло желать лучшего.

Сопунов вернулся только вечером на другой день, посовещался с Немцовым один на один и убыл в штаб ВОГ докладывать о происшествии. Ночью в Москву из Степанакерта ушло зашифрованное сообщение о пропаже слушателя во время дежурства на КПП в отдаленном поселке. Ответ из МВД пришел только к утру. Сопунов ожидал, что из столицы прибудет бригада следователей или специальная комиссия, но он ошибся.

Ответ из министерства поразил офицеров. В шифротелеграмме, подписанной начальником Главного управления кадров и учебных заведений МВД СССР генералом Радько, предлагалось провести расследование исчезновения слушателя собственными силами, а также: «…усилить партийно-политическую работу с личным составом, обновить методическую литературу в ленинских комнатах, организовать внеплановые проверки несения службы в ночное время».

Начальник штаба хабаровского отряда расписался об ознакомлении с телеграммой и уехал отдыхать после бессонной ночи.

С момента отъезда Сопунова в Дашбулаг Воронов не находил себе места, терзался, правильно ли он поступил, не сообщив о блокноте Архирейскому или Сопунову. Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, он пробовал навести порядок в штабной документации, но не смог даже составить новый график дежурств – работа валилась из рук, ожидание надвигающейся катастрофы не давало сосредоточиться, неизвестность угнетала и рисовала картины одну мрачнее другой.

«Проклятая мнительность! – костерил себя Воронов. – Знаю, что ничего противозаконного не сделал, но жду расплаты неизвестно за что! Скорее бы все разрешилось в ту или другую сторону. Виноват так виноват, а если нет, то пусть прямо скажут, что к исчезновению Грачева я никакого отношения не имею».

После обеда Сопунов наконец-то вызвал Виктора в штаб и поведал о ночных событиях в Дашбулаге.

– Грачев нарисовал портрет одного из львовских «корреспондентов» и всем на КПП показывал: «Похож или нет?» – начал Сопунов. – Днем Грачев отправил письмо брату, в полночь заступил на дежурство и исчез. Портрет, нарисованный им, пропал: то ли он отправил его брату, то ли рисунок потерялся. Мы прочесали всю местность вокруг КПП и поселка, но не нашли никаких следов борьбы, зато нашли засохшие пятна крови… Ты не хочешь рассказать, откуда они появились и какой черт понес вас с Архирейским на место перестрелки?

– Меня понес? – изумился Воронов. – Алексей Ермолаевич, о чем вы говорите? Архирейский со мной не советовался. Он пошел посмотреть, откуда велся огонь. Я – следом. Здесь, в НКАО, я как нитка за иголкой за ним хожу, вернее, ходил. Сейчас, когда Вадим Петрович уехал, вы предлагаете мне за его поступки ответить? Нашли мы там следы крови, и что с того? Кто сказал, что это кровь человека и что это вообще кровь?

За плечами Воронова было три курса следственно-криминалистического факультета. Выстраивать логические цепочки и анализировать доказательственную базу он научился. Мысленно разбив дашбулагские события на эпизоды, Виктор пришел к выводу, что обвинить его можно только в открытии ответного огня без команды старшего по званию и утаивании блокнота. За все остальные действия наряда на КПП и их последствия ответственность нес Архирейский.

– В поселке многие видели, как вы вдвоем пошли на пригорок и отсутствовали длительное время вне зоны видимости. Поговаривают, что вы могли найти труп нападавшего и спрятать его от греха подальше.

– Как бы мы могилу выкопали без лопаты и кирки? – спросил Воронов. – Земля на пригорке твердая, как камень. Без шанцевого инструмента там даже мышь не похоронишь. Если в Дашбулаге считают, что мы спрятали труп, то пусть вначале найдут его, а потом обвиняют нас.

– Не нравится мне все это, – сказал Сопунов. – Как бы у вашей утренней прогулки не было неожиданного продолжения. Труп на место перестрелки националисты вряд ли подкинут – время для провокации с невинно убиенным местным жителем уже упущено. Но они могут пойти другим путем: объявят, что в ночь перестрелки у них в селе пропал пастух или охотник за сусликами, и тогда… карабахскую прокуратуру заинтересует, что вы там вдвоем все утро делали.