Бхулак был не слишком доволен, но вежливо склонил голову.
— Я поведаю господину моему Золотому Соколу о славе и гостеприимстве рабиум, — ровно ответил он.
Маслиновидные глаза князя потускнели: назвав его просто «вождём», гость недвусмысленно указал ему на его место — предводителя разбойничий шайки. Циди-Аману нравилось думать о себе как о царе могущественного города, однако власть его распространялась лишь на небольшой, хоть и обнесённый серьёзной стеной, посёлок, стоящий на пересечении горных торговых дорог. Его не мог миновать ни один купец или проводник каравана, не отдав солидную сумму в виде «пошлины». А кое-кого из купцов местные негодяи попросту потрошили на подходе к селению — когда дело сулило значительную прибыль.
Золотой Сокол Та-Кем Ментухотеп был человеком дальновидным и не упускал из внимания ничего полезного или потенциально опасного. Слухи о том, что в Ханаане всякие воры и блудодеи, притесненные и должники, и все огорченные душою — негодные люди, изгнанные из своих поселений, порознь скитавшееся по горам и пустыням, стали сбиваться в ватаги, которые выходили даже против вооруженных отрядов местных царьков, и частенько их били, доходили до Египта уже много лет. Новый царь заподозрил, что это признаки созревания новой силы, и просил Бхулака выяснить, прав ли он, а если прав, то возможно ли привлечь этих разбойников, именовавшихся хапиру, или «подрезатели жил», как называли их шумеры, на свою сторону. От планов возвращения в Ханаан хозяин двух земель Египта не отказывался и шёл к этой цели с упрямством быка.
Однако этот Циди-Аман, похоже, слишком ценил свою бандитскую независимость, чтобы признать господином далёкого владыку Та-Кем. Бхулак, на самом деле направляемый Поводырём, знал, что его небесного наставника такое положение вполне устраивает. Почему-то ему нужны были сильные и независимые, а главное — объединённые хапиру. Зачем — Бхулак ломал над этим голову, но Поводыря уже не спрашивал, зная, что тот всё равно не ответит.
С другой стороны, Поводырь не возражал и против временного союза хапиру с египтянами, так что в любом случае миссия Бхулака оказалась успешной. Однако Циди-Аман ему не нравился. Но ему придётся прятать свои чувства — тут было ещё кое-что интересное, что следовало изучить.
— Я видел у твоих людей чудесное оружие, князь земли, — начал он.
Хапиру просиял — гость-таки признал его достоинство.
— Можно ли взглянуть на него поближе? — продолжил Бхулак.
Эти слухи тоже доходили до Египта: здесь пользовались каким-то новым оружием из бронзы, мощнее копья или топора. Бронзы в Египте никогда не хватало и оружием из него могли владеть лишь важные люди. Остальные воины сражались медными топорами и копьями, а ещё каменными кинжалами и булавами. Этого было вполне достаточно против диких ливийцев или нубийцев, но не против людей Ханаана, имевших доступ к меди и олову из заморских стран. В дальнейшем это могло создать трудности, потому Ментухотеп поручил своему эмиссару узнать о новом оружии как можно больше. Да того и самого оно интересовало.
— Конечно же, благородный Бхулак, — склонился Циди-Аман и дважды хлопнул в ладоши.
В комнате бесшумно возник слуга-раб — похоже, из Междуречья, страны Киэнги, которую ещё называли Шумером. Князь бросил ему пару слов, раб склонился и исчез. Вскоре вместо него появился крепкий молодой хапиру. Бхулак мельком отметил, что он — один из его сыновей, в чём, впрочем, не было ничего удивительного.
А вот блестящий предмет, который тот держал в обеих руках, привлекал внимание. Сначала Бхулак решил, что это какой-то вид боевого серпа. Но когда взял оружие, с поклоном протянутое ему юношей, сразу понял, что ошибся — это была секира, произошедшая, скорее, от топора. Плавно изогнутое лезвие, заточенное с внешней стороны полностью, а с внутренней лишь в верхней части, широкий скос, длинная деревянная рукоять, которую можно было держать обеими руками. Опасная вещь, которой можно и рубить, и даже, приноровясь, колоть. Похоже, она способна была наносить страшные раны — отрубать конечности, обезглавливать, выворачивать внутренности...
— Его называют хопеш, — произнёс Циди-Аман.
Бхулак отметил, что он воспользовался египетским словом, переводившемся как «нога козлёнка». Но вещь эта была не из Египта.
— Говорят, его придумал один мастер из страны хатти, — продолжал князь. — Сначала таких клинков было очень мало, потому что не хватало бронзы. Но теперь её становится всё больше...
Бхулак начал было раздумывать, почему это хитрый хапиру так охотно демонстрирует ему новое мощное оружие. Но тут его неожиданно пронизало мгновенное видение орущих воинов, несущихся в бой на невиданных лёгких повозках, влекомых не быками или ослами, а некими похожими на диких лошадей животными. Воинов, вооружённых такими вот «козьими ногами», легко разрубающими сверху вниз пеших противников. Египтян...
Видение ушло так же быстро, как и появилось. Такое бывало с Бхулаком и раньше — много раз. Он не знал, насылает ли эти картины Поводырь, или это его собственный пророческий дар, и сбудется ли на самом деле то, что он видел. Иногда сбывалось и приходило в реальный мир, иногда нет.
Скорее всего, это не Поводырь — тот часто показывал ему картины, но это всегда было что-то, что происходит сейчас, только очень далеко. И видения эти были ясными, чёткими и долгими, а не таким вот мимолётными сумбурным наваждением. Но что толку сейчас думать об этом...
— Прекрасный клинок, владыка, — похвалил Бхулак, пальцем пробуя заточку.
— Прошу вас, господин, примите его и доставьте божественному царю в знак моего восхищения его величием, — ещё ниже склонился Циди-Аман.
Это вызвало у Бхулака ещё большее удивление, но он не показал его, возвращая князю поклон.
— Безгранична щедрость рубаум рабиум, — произнёс он.
Удаляясь наутро от селения хапиру по зелёному горному распадку, вдоль рокочущего и сверкающего под юным солнцем резвого ручейка, Бхулак размышлял, что там держал у себя за пазухой этот Циди-Аман. Посланец Египта не верил ему на ни горчичное зернышко. Но тот обхаживал Бхулака, как мог, а вечером закатил в его честь пир, который полагал роскошным. Во всяком случае, было много пива, жареной баранины и козлятины, а ещё —рабыни-танцовщицы, правда, не слишком искусные. Двух из них князь отослал в комнату, где ночевал его гость.
На пиру он всё время выспрашивал Бхулака о Египте и новом его царе, пытаясь в свою очередь уйти от встречных вопросов. Впрочем, опытом и наблюдательностью его гость обладал колоссальными, поэтому и сам многое выяснил о силе и образе действий хапиру, в том числе и из скупых фраз князя.
Распадок заканчивался густой рощей. Бхулак вошёл в неё, с удовольствием вдохнув запах кедрача. И тут же понял, что за ним идут. Более того — впереди тоже были люди, и они прятались. Засада.
Бхулак замедлил шаг, напряг зрение, слух и обоняние. Его нагоняло минимум пятнадцать человек, пытавшихся ступать бесшумно, а впереди, в зарослях, скрывались ещё примерно десять. Нос прирождённого охотника распознал двух или трёх знакомых хапиру — один из них был Зуру-Шалик, тот самый парень с хопешем. Открытие было невеликим — в этих местах могли бандитствовать лишь люди из покинутого им селения. Выходит, Циди-Аман и не собирался отпускать своего гостя живым. Но почему не попытался прирезать его ночью, когда, как он думал, египетский посланник крепко спал между двумя женщинами?.. Он разберётся в этом потом, а сейчас надо действовать.
Походка Бхулака стала тяжела и небрежна, он делал вид, что беспечно шагает по лесу, даже стал напевать какую-то песенку на языке, которого никто уже не знал в этом мире. А рука его крепче сжала покоящийся на плече увесистый хопеш.
В воздухе пронзительно свистнуло. Он почувствовал удар и лишь после этого услышал звон спущенной тетивы. Стрела вонзилась на два пальца выше сердца и вошла глубоко... Да, похоже, пронзила насквозь — боль расцвела над лопаткой. К горлу подкатила дурнота.
