Батшеба улыбнулась:
– Расскажи мне об этой девушке.
Бенедикт давно не вспоминал о юношеских влюбленностях. Просто не позволял себе подобной роскоши. Считал неразумным сравнивать возбуждение и идеализм тех светлых дней со скукой, досадой и недовольством, которые наполняли его взрослую жизнь. Ведь лишние размышления способны вызвать меланхолию. Человек способен до такой степени поддаться настроению, что начнет тосковать по безвозвратно ушедшему прошлому.
И все же память не стерлась. Она всего лишь затаилась, ожидая, когда ее выпустят на волю. И он выпустил ее для Батшебы – так же послушно, как делал для синеглазой сирены многое другое.
Рассказал о хорошенькой сестре школьного товарища, которая безжалостно украла шестнадцатилетнее сердце и так же безжалостно разбила, напрочь лишив жизнь смысла… почти на целый месяц, до тех самых пор, пока Бенедикт не встретил следующую хорошенькую девушку.
По мере того как Ратборн рассказывал сказки собственной юности, разум его постепенно прояснялся.
В ту незапамятную пору любовь казалась огромным, непостижимым, внушающим ужас чувством. И к тому же крайне болезненным. Поскольку он не позволял себе вспоминать о юношеском опыте, боль также погрузилась в омут забвения. Воспоминания сохранились, а вот чувства казались далекими и туманными.
Влюбленности школьных лет сейчас казались бесплотными, словно мечты, – а ведь в то время они были вполне реальны.
Все побледнело, потеряло яркость и остроту.
Юношеская любовь. Юношеские мечты.
Горе тоже притупилось, как и чувство вицы, которое так часто шло рядом с ним.
Он не любил Аду. Ко времени женитьбы уже успел убедить себя, что романтическая любовь – выдумка поэтов и драматургов, а вовсе не живое чувство. И сейчас задавал себе вопрос, не потому ли утратил веру, что, став взрослым, так и не сумел встретить ту, которая встряхнула бы и зажгла.
И все же он очень хорошо относился к жене, а потому ее внезапная смерть нанесла страшный удар и на долгое время лишила жизненных ориентиров.
Он отчаянно злился. Сначала на нее, а потом, когда начал понимать логику и суть событий, перенес острое недовольство на себя. Однако года через два стерлось даже болезненное и мучительное ощущение вины.
Сейчас он говорил себе, что чувство к Батшебе Уингейт тоже побледнеет, поблекнет, сотрется. Время, проведенное рядом со сказочной сиреной, – всего лишь мечта, мимолетное видение. Несколько странных, волнующих, ни на что не похожих дней. Короткий роман, как сказала она. Своевольная фантазия. Похождение.
Во имя ее блага он должен воспринимать случившееся именно таким образом.
А потому, рассказывая о юношеских увлечениях, Бенедикт Карсингтон очень старался выглядеть бодрым, а говорить забавно и слегка насмешливо. Затем перешел к перечислению многочисленных и куда более захватывающих романтических катастроф Алистэра и описанию безумных эскапад Руперта. Разительный контраст представляло поведение Джеффри. Спокойный и рассудительный, он еще мальчиком принял твердое решение жениться на кузине, а когда пришло время, должным образом его исполнил. Окружающим не пришлось ни удивляться, ни волноваться.
Бенедикт рассуждал о нынешнем поведении Дариуса и о его туманном будущем, когда в камине неожиданно громко щелкнуло и рассыпалось веером искр полено. Звук и яркая вспышка вернули к действительности, и Ратборн спросил себя, не слишком ли он разговорился.
– Ты очень хорошо слушаешь, – начал было он, но замолчал и взглянул на Батшебу. Она поставила локоть на ручку кресла и положила голову на руку. Глаза оказались закрытыми, а дыхание стало спокойным и равномерным.
Ратборн грустно улыбнулся. Он, разумеется, собирался уложить ее в постель, но несколько иначе.
Встал и подошел к спящей красавице. Бережно поднял. Донес до кровати и так же бережно опустил. Снял туфли и заботливо накрыл одеялом. Она даже не шевельнулась.
Бедняжка смертельно устала, подумал он. Устала смотреть, ждать и волноваться; переживать за все и за всех, включая и его самого. За него особенно.
Он наклонился и нежно прикоснулся губами к ее лбу.
– Не беспокойся за меня, милая, – тихо прошептал он. – Непременно справлюсь. Все будет хорошо.
Ее разбудила тишина: дождь наконец перестал выбивать свою однообразную дробь. А может быть, разбудил свет. Но не свет дня, а призрачное серебряное сияние. Небо прояснилось, и она оказалась в лунном озере.
Батшеба вытянула руку. Впрочем, можно было и не проверять: и без того ясно, что его рядом нет. Нет тепла. Она вздрогнула, хотя и не от холода. Такое отчаянное одиночество не наваливалось с тех самых безысходных месяцев – первых после смерти Джека.
– Черт возьми, Джек, – прошептала она, – ты бы лучше не насмехался. Неужели моя глупость способна развеселить? Второй раз совершаю одну и ту же ошибку…
В соседней комнате раздался какой-то звук. Батшеба села в постели.
Послышались осторожные шаги.
– Кто там? – спросила она.
– Толпа пьяных солдат, – пророкотал знакомый голос. – Воры и бандиты. Вампиры и гоблины.
В проеме двери показалась высокая темная фигура.
– А может быть, всего-навсего я – топаю, как слон, а воображаю, что ступаю легко и неслышно.
– Ты ходил во сне? – поинтересовалась Батшеба.
– Думаю, что не во сне, а… наяву.
– Просил меня не нервничать и не волноваться. А сам нервничаешь?
– Если хочешь сказать, что я шагал из угла в угол, то этого не было. Не имею привычки мерить шагами комнату. Так делают звери в клетке, а джентльмены, как правило, спокойно стоят или сидят.
– И все же тебе не спится, – заметила она.
– Пытался придумать, что делать с Перегрином – вернее, с его родителями.
Ратборн сложил руки на труди и прислонился к дверному косяку. Поза так напоминала ту, в Египетском зале, когда она впервые его увидела, что вновь сорвалось дыхание.
– Совсем забыла, – отозвалась она. – Вариант с дочерью бродячего торговца уже не пройдет.
– Вот как раз решаю, не устроить ли Атертонам бурную сцену, – поделился сомнениями Бенедикт. – Можно перевернуть пару-тройку столов. Полезно также начать бегать по комнате, потрясать кулаками и рвать на себе волосы – прежде чем они успеют изобразить очередную истерику.
– Ты очень любишь мальчика, – сказала Батшеба.
– Конечно, люблю. Иначе с какой стати возился бы с ним?
Ратборну нужны дети, подумала она. Из него получится прекрасный отец.
Она не могла подарить детей. Стареющая любовница. И это вместо молодой жены, способной наполнить дом детскими голосами.
– Если хочешь, завтра, пока будем ждать наших бродяг, я сочиню для тебя сценарий душераздирающей сцены.
– Вообще-то завтра уже настало, – заметил Ратборн. – Когда я в последний раз смотрел на карманные часы, был час ночи, а после этого прошло немало времени.
– Значит, тебе давно пора в постель.
– Понятно. Тебя разбудило одиночество? Отчаянная тоска по моему присутствию?
– Я бы не стала называть это отчаянной тоской, – отозвалась Батшеба. – Скорее, смутное ощущение отсутствия.
– Огонь догорел, и постель холодна.
– Тогда понятно, в чем дело. Действительно не жарко. Ну что ж, ты большой и теплый. Вполне способен помочь.
Бенедикт рассмеялся.
Ах, как же ей будет не хватать этого низкого бархатного смеха.
– Ратборн, – поторопила она, – у нас совсем мало времени, а ты тратишь его даром.
Он вошел в комнату и направился к кровати, на ходу срывая одежду. Через несколько мгновений в лунном свете сверкало обнаженное мускулистое тело.
А уже в следующий момент он откинул одеяло и с той же яростной ловкостью принялся раздевать ее.
Она думала, что все случится стремительно и отчаянно, в одном последнем порыве безумия.
Но как только она тоже оказалась обнаженной, он лег рядом на бок и повернул ее лицом к себе. Коснулся головы, а потом нежно провел руками по лицу и шее. Спустился ниже – к груди, талии, животу. Сильные нежные пальцы погладили колени и не спеша тронулись в обратный путь, все выше и выше, словно гипнотизируя волшебным прикосновением и в то же время пытаясь запомнить.
