Однако чувства разбушевались, и на какое-то мгновение все показалось возможным. Поэтому Батшеба отважилась приподняться на цыпочки и легко прикоснуться губами к его щеке.

В этот момент Бенедикт повернулся и губами перехватил ее губы. Властно обнял за плечи, и она окончательно и бесповоротно ступила на гибельный путь.

Лорду Ратборну не следовало поворачиваться.

Не следовало искать поцелуя пухлых соблазнительных губ.

Однако он пренебрег запретом, и, едва губы встретились, знаменитое самообладание мгновенно улетучилось.

Он жадно, словно боясь потерять, схватил Батшебу за плечи, привлек к себе и начал целовать так страстно, как мечтал с первой минуты знакомства.

Он ощутил ее напряжение, и какой-то далекий уголок мозга, ответственный за безопасность, тут же просигналил, что опасаться нечего. Она сейчас же его оттолкнет, отвергнет, а возможно, даже наградит за старания звонкой пощечиной.

Но ничего подобного не произошло.

Напряженное тело внезапно обмякло, став податливым и далее покорным, а губы откровенно и искренне приняли поцелуй. Длинные шелковистые волосы слегка щекотали тыльную сторону ладони и как будто просили, чтобы их намотали на палец. Аромат нежной кожи предательски проникал в душу и будил жестокое, коварное желание, которому так трудно сопротивляться.

Тело его прекрасно помнило ощущение ее тела – ведь совсем недавно он нес ее на руках. Она так легко, так естественно устроилась в его объятиях! Изгибы хрупкого стройного тела так гармонично совместились с линиями и углами сильной жесткой фигуры! Тело настойчиво требовало продолжения, и когда Бенедикт заговорил, то лишь огромным усилием воли сумел скрыть разочарование и неудовлетворенность.

Но так было раньше. Сейчас существовали лишь объятие и вкус губ. Только настоящее имело смысл и право на жизнь. Бенедикт с отчаянной страстью впитывал сладость долгожданного поцелуя, а вместе с ним аромат юности, мечты, томления – тот самый привкус, который остается после лишнего бокала вина, после долгих одиноких ночей.

Разумеется, он не был пьян и не чувствовал себя одиноким. Не собирался тосковать по ушедшей юности с ее метаниями, сомнениями, страстями. Все эти бури давно миновали. Утихли много лет назад. Канули в небытие.

Следовало осознать опасность; понять, что именно зарождается в глубине души, и немедленно остановиться.

Однако Бенедикт уже переступил черту осмысления. Пересек роковую границу, за которой утрачивается чувство опасности, а потому потерял способность понять силу влечения, перед которым отступал здравый смысл. Он понимал лишь одно: сладкие объятия, вкус женщины, аромат женщины, прикосновение женщины. Женщина была запретной, недоступной и от этого еще более желанной и неотразимой.

Нежные гибкие руки поднялись по сукну сюртука и крепко сжали мягкую ткань. Бенедикт ощущал на груди милые кулачки, и сердце билось неуемно и пылко, как бьется сердце мальчишки, впервые услышавшего девичье «да». Пальцы-сами развязали ленты шляпки и сбросили ее, как докучливое и досадное препятствие. Ладони принялись гладить блестящие шелковистые волосы, и густые локоны потекли, исполняя мечту. Они оказались еще мягче, еще податливее, чем рисовало воображение. Все в этой необыкновенной красавице превосходило мужское воображение. Но он хотел большего.

Бенедикт безжалостно, страстно обнял Батшебу и утонул в поцелуе, стремясь испытать тайный, секретный вкус. Руки блуждали по спине, добрались до талии, потом до груди… и в этот момент она отпрянула.

Оттолкнула с неожиданной, удивительной силой.

– Нет! Хватит! Достаточно!

Отвернулась, нагнулась, подняла шляпку с пола.

– О, как плохо!

Торопливо надела шляпку и крепко завязала ленты.

– Непростительная глупость. Что на меня нашло? Поверить не могу: истинный идиотизм. Следовало стукнуть вас, изо всех сил наступить на ногу. Клянусь, можно подумать, будто я ничего не знаю о мужчинах. Какая ужасная ошибка!

Бенедикт наконец-то обрел голос и некое подобие ясности ума.

– Да, – согласился он, – ошибка:

Собрал свое знаменитое самообладание и помог даме выйти из экипажа.

Как всегда, безупречный джентльмен.

– До свидания, – попрощался он.

Батшеба ничего не ответила и поспешила прочь. Мгновение – и ночь задернула свой черный занавес.

Он едва слышно выругался, несколько раз глубоко вдохнул сырой промозглый воздух и занялся неотложным делом – восстановлением еще недавно безупречно выстроенного, а теперь разбитого на мелкие кусочки внутреннего мира.

Пятница, 5 октября

Чтобы не посвящать камердинера в тайну продолжающейся переписки, Перегрин устроил в старой кирпичной стене сада собственный почтовый ящик. Конструкцию выбрал простую и в то же время остроумную: всего-навсего вытащил пару кирпичей. В образовавшееся углубление Оливия прятала свои письма и оттуда же забирала ответные послания. Мисс Уингейт разгуливала по Лондону куда свободнее, чем молодой граф Лайл.

В отличие от него, у нее не было утомляющих неотступным вниманием слуг. По дороге в школу и из школы она вполне могла отклониться от маршрута в том направлении, которое подсказывало воображение, причем вовсе не считала необходимым сообщать матери о дальних прогулках. Такая необыкновенная свобода ужасала и в то же время восхищала Перегрина.

Сейчас он поглубже спрятался в густые заросли, чтобы никто не помешал уединению, и распечатал очередное письмо.

«Куин-сквер. Четверг, 4 октября.

Милорд, прощайте! Время пришло. Мне пора отправиться в путь и выполнить миссию, возложенную судьбой на мои плечи».

– Нет, – вслух произнес Перегрин и повторил: – Нет!

Он уже написал два длинных письма, в которых подробно объяснил принципиальные недостатки возникшего плана поисков сокровищ Эдмунда Делюси. Первое и главное: молодые леди – а Оливия по рождению была настоящей леди и не должна была об этом забывать – не отправляются в путешествие в одиночестве, без сопровождающих.

Второе: нельзя забывать о том горе, которое ее бегство доставит матери. Миссис Уингейт – милая, разумная, обаятельная особа, в отличие от некоторых иных родителей.

Далее были подробно изложены третий, четвертый, пятый и шестой пункты. В результате подобной обстоятельности чернильница опустела.

– С таким же успехом я мог писать все это голове молодого Агамемнона, – сердито пробормотал Перегрин.

«Не сомневайтесь, сэр: я внимательно прочитала и обдумала каждое слово, которое вы мне написали. И все-таки обстоятельства зашли в тупик. В понедельник мы с мамой переехали на Куин-сквер. Наша новая квартира чрезвычайно удобна, а я особенно счастлива потому, что удалось уехать подальше от паба «Разбитое сердце». И все же мама с каждым днем становится все несчастнее. Опасаюсь, что просто слабеет под натиском неведомой тяжкой болезни. Хотя она и притворяется, что ест и спит, все это – одна лишь видимость, потому что она заметно худеет и теряет интерес к жизни. Я даже рада, что папа умер и не видит всего, что происходит, иначе он тоже непременно заболел бы от горя.

Даже вы не сможете не согласиться с тем, что нельзя терять ни минуты. Необходимо немедленно отправиться в путь. Поверьте, я прислушалась к вашему настойчивому совету не путешествовать в одиночку. Сэр, Оливия исполнит предначертанное судьбой служение в сопровождении верного оруженосца – Ната Диггерби. Дядя этого достойного джентльмена по понедельникам и пятницам приезжает на рынок в собственной повозке. Мы договорились встретиться завтра, на углу Гайд-парка. Он довезет нас до самого Хаунслоу. Согласитесь, что план весьма мудр».

– Нет, не соглашусь, глупая девчонка! – почти выкрикнул возмущенный Перегрин. – Что случится с тобой после Хаунслоу, даже если ты до него доберешься? Неужели тебе не пришло в голову, что «верный оруженосец» может отвезти тебя к дядюшке-сутенеру или тетушке – хозяйке борделя?