От удивления Бенедикт едва не раскрыл рот. К счастью, успел вовремя взять себя в руки.

– Неужели вы всерьез считаете, что я буду преспокойно сидеть дома, позволив вам рыскать по стране в поисках племянника? Уж за него-то отвечаю я и только я, – с иронией заметил Бенедикт.

– А вы готовы предположить, что я смогу доверить вам поиски собственной дочери? – пылко воскликнула Батшеба. – В таком случае вы глубоко заблуждаетесь!

– Только один из нас сможет отправиться в путь. Другому все-таки придется дожидаться дома. Путешествовать вместе нельзя.

– Это вполне очевидно. Но вы слишком сбиты с толку, а потому не в состоянии рассуждать здраво.

– Сбит с толку? – удивленно переспросил Бенедикт. – Но меня невозможно сбить с толку.

– И все-таки логика в ваших мыслях отсутствует, – настаивала Батшеба. – Вы же не хотите огласки, правда?

– Разумеется, я…

– Вот именно, – нетерпеливо перебила она. – А я привлеку куда меньше внимания. Вам не удастся выяснить, видел ли кто-нибудь детей, и при этом не заинтересовать окружающих собственной особой. Все в вас кричит, кто вы и что собой представляете. Вы будете разговаривать с людьми скучающим или саркастическим тоном, будете смотреть на всех свысока и требовать немедленного и полного подчинения. Все сразу поймут, что вы за птица, словно на шее будет висеть табличка с титулом и подробным перечнем высокопоставленных предков.

– Я умею быть скрытным, – возразил Бенедикт.

– Но не умеете быть ординарным.

Как будто ей самой удастся быть ординарной, с таким лицом и такой фигурой, подумал Бенедикт. Везде, где появится яркая, необычная красавица, моментально вскружатся все головы. Мужчины выстроятся в шеренгу и будут ловить каждый взгляд, каждое слово.

Виконт сжал кулаки. Отпустить ее одну, на ночь глядя, в наемном экипаже, без надежного человека, даже без горничной…

Нет, это просто немыслимо.

– Вам нельзя ехать одной, – отчеканил он с тем выражением, в котором кто угодно услышал бы окончание дискуссии.

– Но в последние три года я постоянно езжу одна, – просто, спокойно возразила Батшеба.

Бенедикту отчаянно захотелось встряхнуть упрямицу. Он заставил себя разжать кулаки. Призвал на помощь все свое терпение.

– С вами была дочь, – попытался объяснить он. – С одинокой женщиной люди ведут себя совсем не так, как с матерью, путешествующей вместе с ребенком.

– Что за чепуха! – воскликнула миссис Уингейт и резко отвернулась. – Спорить с вами просто невозможно. Пустая трата времени. А потому поступлю так, как планировала.

Батшеба подошла к куче вещей на полу и начала связывать их в узел.

Она сказала, что собиралась к ростовщику.

Бенедикт лихорадочно соображал, как же ее остановить, не прибегая к грубой физической силе: в самом деле, не привязывать же леди к тяжелому шкафу…

– Прекратите, – произнес виконт тем тоном, который берег исключительно для разбушевавшихся членов парламента. – Забудьте о ростовщике. Давайте объединим усилия.

– Это невозможно…

– Но вы не оставляете выбора, упрямая леди. Я скорее пойду на виселицу, чем позволю вам отправиться в путь в одиночестве.

Бенедикт ждал, пока Батшеба соберет кое-какие необходимые вещи и возьмет шляпку и плащ. Одновременно пытался восстановить связь между собственным мозгом и языком.

Он никогда не позволял себе подобного тона с женщинами.

Всегда проявлял по отношению к ним выдержку и терпение.

Но она…

С ней постоянно возникали неувязки.

Вот миссис Уингейт наконец-то появилась на крыльце дома, сказала несколько слов миссис Бриггз и спустилась по ступенькам. Посмотрела на стоящий напротив парный двухколесный экипаж.

– Мы поедем в открытом ландо?

– Неужели вы полагаете, что я отправлюсь в карете, запряженной четверкой? А может быть, прикажете взять в путешествие кучера?

– Но этот экипаж не подойдет; он слишком хорош.

– Не волнуйтесь, пожалуйста. Взят внаем, явно нуждается в покраске, и вообще ему уже десять лет. Очевидно, вы понятия не имеете, что такое хороший экипаж. Садитесь.

Батшеба оперлась на предложенную руку и взглянула на Томаса, который держал лошадей.

– Но мы не можем путешествовать с прислугой.

Бенедикт мысленно призвал себя к спокойствию.

– Кто-то должен смотреть за лошадьми, – терпеливо пояснил он. – Томаса вы и не заметите. Он будет сидеть сзади, смотреть на дорогу и думать о своем.

Батшеба потянула Бенедикта за руку, чтобы тот наклонился, и зашептала в самое ухо:

– Вы с ума сошли. Слуги – страшные сплетники, хуже старушек. Завтра же весь Лондон узнает в мельчайших подробностях, что вы делаете и с кем.

Теплое дыхание щекотало ухо. Сжимающая руку маленькая мягкая ладонь волновала.

Он молча схватил неугомонное создание и быстро сунул на сиденье.

Потом поднялся сам и сел рядом.

– Позволительно ли напомнить, что на дворе уже не девятый век, а девятнадцатый? – поинтересовалась Батшеба, едва виконт устроился. – Подобное поведение давно вышло из моды, вместе с латами и шлемами.

Томас торопливо уселся на свое место. Бенедикт натянул поводья и, когда лошади тронулись, заговорил.

– Я не привык объяснять свои поступки, миссис Уингейт, – начал он.

– Заметно, – вставила она.

Бенедикт сжал зубы. Заставил себя успокоиться и вспомнил важное правило: «Женщины и дети наделены мозгом меньшего размера, а следовательно, ограниченной способностью к здравому рассуждению. В общении с ними требуется значительное терпение».

После этого заговорил почти спокойно:

– Томас вырос не в Лондоне. Он – сельский житель и воспитывался в родовом поместье в Дербишире. Хотя сейчас он мой камердинер, с лошадьми обращается также умело, как заправский конюх. Доверенным лицом стал уже давно, с тех самых пор, как Перегрин начал брать уроки рисования. Если бы я хоть чуть-чуть сомневался в его умении молчать, то ни за что не вовлек бы в столь деликатное предприятие.

Миссис Уингейт раздраженно фыркнула, выпрямилась и сложила руки на коленях.

– Прошу прощения за то, что позволила себе поставить под сомнение принятое решение. В конце концов, какое мне дело, даже если это решение окажется ошибочным? Я не несу ответственности за единственного отпрыска и наследника маркиза Атертона. И не мне падать с пьедестала, если мир вдруг узнает, что кое-кто не только позволил, но и поощрил общение собственного племянника с некоторыми неблагонадежными личностями. И не я…

– Было бы просто восхитительно, если бы именно вы оказались тем человеком, который вдруг вспомнил старинную мудрость: «Молчание – золото», – прервал монолог лорд Ратборн.

– Я не политик, – тут же возразила миссис Уингейт, – и привыкла говорить то, что думаю.

– Готов предположить, что ваши мысли целиком и полностью заняты тревогой о судьбе дочери.

– Право, сомневаюсь, что с Оливией может случиться что-нибудь плохое, – спокойно призналась достойнейшая из матерей. – Была бы рада сказать то же самое о тех, кому доведется оказаться на ее пути.