Звуки вечеринки казались такими далекими — совсем другой мир. Темнота, окружавшая нас, могла тянуться бесконечно, стены дома не существовали. Мы были в каком-то другом мире, в мире, где удовольствие и боль, страх и возбуждение были одним и тем же.
Я выступала не просто ради выполнения вызова — даже мое отчаянное стремление к освобождению меркло по сравнению с простым желанием побаловать себя. Испытать неизвестное, пугающее, запретное.
Прямо сейчас неизвестным было сверкающее лезвие в руке Мэнсона, приближающегося всё ближе и ближе.
Всё мое тело пульсировало от ударов сердца, адреналин переполнял мозг. Мэнсон протянул руку, провел ею по моим волосам и сжал их в кулаке. Потянув, он откинул мою голову, чтобы снова обнажить горло, которое всё ещё жгло от укусов, оставленных им.
— Я люблю то, как взбудораженно ты выглядишь, — размышлял он. — Твои глаза горят. Всё твое тело дрожит… Я слышу, как дрожит твое дыхание, — он усмехнулся. — Вот что мне нравится видеть.
Он наклонился ко мне. В мерцающем свете свечей его лицо было маской из движущихся теней и странных форм, мрачным Пикассо.
— Когда я наставил нож на этих мудаков… они выглядели такими чертовски удивленными, — размышлял он тихим голосом. — Они всё говорили и говорили о том, что я пытался их убить. Я никогда даже и не пытался причинить им боль, Джесс. Я не люблю причинять боль людям… не… не так.
Он прижал плоскую часть лезвия к моей щеке. Металл был шокирующе холодным, и я дернулась — но бежать было некуда. Его хватка держала меня неподвижно. Лезвие ласкало меня, нежное и опасное. Я начала контролировать свое дыхание, чтобы сохранять полную неподвижность. Этот медленный и томительный момент был похож на медитацию. Я была настолько неподвижна, что могла чувствовать каждую клеточку своего тела: мурашки по коже, никак не прекращающуюся дрожь в ногах, тепло и напряжение в нижней части живота, набухание клитора, жаждущего прикосновения.
Его колено втиснулось между моих ног, заставляя их раздвинуться. Нож лежал прямо у моей челюсти, но затем Мэнсон переместил его ниже, пока плоская часть лезвия не прижалась к моему горлу. Я хныкала, крепко зажмурив глаза.
— Нет, нет, нет, Джесс, — говорил он тихо, едва ли громче шепота. — Посмотри на меня. Мне нужно видеть твои глаза.
Когда я снова открыла глаза, он остановился, внимательно изучая выражение моего лица, прежде чем улыбнуться.
— Хорошая девочка. Такая смелая. — Его колено прижалось ко мне, прямо к чувствительному, набухшему клитору. Я задохнулась от этого прикосновения, по моему телу прошла сильная дрожь. Я застонала, и мои бедра снова задвигались, потираясь о него.
— Какой грязный ангел. Посмотри на себя: тебе это настолько нужно? Что трешься об меня, словно щенок? — Он сильнее прижал колено, так что давление на мой клитор стало болезненным. Но я всё равно продолжала тереться, хныкать и глубоко стонать. Страх, что излишние движения могут привести к тому, что лезвие поранит меня, только усилил возбуждение.
Грубость его джинсов против моей чувствительной плоти заставила мои глаза наполниться слезами, но я не останавливалась. Даже в тусклом свете я могла видеть ту блестящую влагу, которую мое возбуждение оставляло на его колене. Он наклонился ближе, и желание снова поцеловать его переполнило меня. Но я не могла дотянуться до его губ, не могла преодолеть крошечный промежуток между нами с ножом у горла.
— Ты помнишь свое стоп-слово? — спросил он. Его голос был жестким, грубым, как будто он пытался контролировать себя. Прошло всего несколько минут — секунд? часов? вечностей? — с тех пор, как он в последний раз спрашивал меня об этом. Но теперь я понимала, что мое подтверждение успокаивает его.
Мой ответ был мягким, голос едва слышным, тяжелым от вожделения.
— Да… я помню…
Вдруг у моего горла больше не было ножа. Его рука высвободилась из моих волос и обхватила шею, сжав настолько, чтобы сбить дыхание, но не перекрыть его полностью. Ощущение того, что я с трудом пытаюсь дышать, послало мурашки удовольствия через меня, и я дернула руками в наручниках, из-за чего металл впился в кожу.
Мэнсон убрал свое колено от моей пизды, и я закричала в разочаровании:
— Н-нет! Прикоснись ко мне, пожалуйста… не… не… — Он улыбался, глядя, как я извиваюсь, как бьются мои бедра, стремясь к любому контакту. — Пожалуйста, Мэнсон, мне нужно… пожалуйста… — Я задыхалась, его хватка усиливалась, сильно сжимая мою шею по бокам. Его пальцы ослабли, только когда я застонала от приступа легкого головокружения. Мою кожу покалывало, каждый нерв горел. Я хотела чувствовать его прижатое ко мне тело, хотела, чтобы он был внутри меня.
Он действительно меня завел. Я чувствовала себя маленькой и жалкой, настолько выше всякой гордости, что готова была умолять его трахнуть меня. Но слова давались с трудом, а связать их в связные предложения было ещё труднее. В результате у меня вырывались только хныканья и бессвязные слова, бесполезным потоком вырывавшиеся изо рта, пока я пыталась передать, как отчаянно я нуждалась в его прикосновениях.
— О-о-о, моя бедная маленькая Джесс, — посмеивался он надо мной, над моей бесполезностью, над моей беспомощностью. — Что случилось, хмм? Чего ты хочешь?
Я заскулила ещё громче, напрягаясь против его руки, извиваясь. Если он не хочет прикасаться ко мне, то я сделаю это сама. Отчаянно хныча, я просунула скованные наручниками руки под юбку, пальцами скользя между влажными складками половых губ. Боже, да… удовольствие разливалось по моему телу.
— Ох, нет, нет, мы не можем этого допустить.
Внезапно он оказался на мне, отбросив нож в сторону, чтобы вытащить мои руки из-под юбки. Я всё это время боролась с ним, умоляя и проклиная. Сначала я удивилась, когда он достал из кармана маленький ключ и освободил одно из моих запястий, но мое удивление перешло в ужас, когда вместо того, чтобы освободить второе запястье, он использовал наручники, чтобы пристегнуть мою руку к изголовью кровати.
— Нет, нет, нет, Мэнсон, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!
Он зафиксировал одно запястье, затем другое, достав из прикроватной тумбочки ещё одну пару наручников. Мои руки были широко раскинуты, так что прикоснуться к себе стало совершенно невозможно. Я просто хотела прикоснуться — к нему, к себе, к чему угодно! То, что я не могла этого сделать, было настоящей пыткой. Моя похотливая неудовлетворенность ощущалась в груди вибрирующей, кричащей тревогой. Я не могла вынести поддразниваний, ожидания, мучений, не могла!
— Я же говорил, что заставлю тебя плакать, — сказал Мэнсон, откинувшись назад, чтобы посмотреть на меня, и покачал головой. — Маленьким ангелам нужно научиться не трогать себя без разрешения, не так ли? — Он раздвинул мои ноги и резко шлепнул по бедрам, от чего я вскрикнула, дернулась и раздвинула их ещё шире. Когда моя киска была полностью обнажена и непристойно раскрыта для его глаз, он сказал: — Теперь я должен наказать тебя. Ты всё равно получишь свою награду, но сначала тебе нужно напомнить о послушании. — Его голос был медленным и нежным, как будто говорил с кем-то маленьким и незначительным. У меня вырвался всхлип, хотя слезы ещё не пролились.
— Пожалуйста, Мэнсон, пожалуйста, прости меня, пожалуйста, просто… просто… аххх… — Я требовательно взбрыкнула бедрами. Мой разум затопили мысли о его пальцах, вдавливающихся в меня, раздвигающих меня… мысли о его рте, накрывающем и сосущем меня, его языке, исследующем меня внутри. Я вот-вот потеряю рассудок. Я закричу, заплáчу, сделаю что угодно, лишь бы убедить его доставить мне удовольствие, которого я так отчаянно жажду. Но я была скована, и хотя потягивание за кандалы немного ослабило мое напряжение, это совершенно не помогло убедить его дать мне то, что я хотела.
— Непослушная девочка, — сказал он. — Ты выглядишь так мило, когда пытаешься вырваться. Какая же ты маленькая мазохистка. — Он посмотрел на мою пизду, нуждающуюся и набухшую, влажную настолько, что стекало на простыни. Затем, с лукавым блеском в глазах, он потянулся к прикроватной тумбочке и взял одну из свечей.
