— Теперь я должен заставить тебя плакать, Джессика.

Из ванной мы вышли вместе, задыхаясь, рука об руку. Параноидальная часть меня ожидала, что за дверью соберется толпа, но там был только один раздраженный, полусонный чувак.

— Наверх, — прошептал Мэнсон и повел нас по сквозь толпы смеющихся, пьяных людей. Мы взбежали по лестнице, мягко ступая по ковровому покрытию. Мое сердце бешено колотилось, взбалмошность удерживала широкую улыбку на моем лице. На самом верху лестницы он снова схватил меня и яростно поцеловал, запустив руки в волосы. Каждый раз, когда мы отрывались друг от друга, я чувствовала себя так, словно выныриваю из бассейна: задыхающейся, с затуманенным зрением и легким телом.

В конце коридора была дверь, ведущая в спальню с выключенным светом. Мэнсон достал из кармана зажигалку, и, пока я задержалась возле двери, он зажег свечи по всей комнате, наполнив её мерцающим оранжевым свечением.

— Очень удобное и атмосферное освещение, — сказала я, когда он вернулся ко мне. — Как удачно мы зашли.

Мэнсон улыбнулся. В свете свечей на его лицо падали странные тени, и он выглядел ещё более мрачным и загадочным.

— Я питаю некоторую слабость к свечам. Миссис Питерс говорит, что ароматерапия поможет моей тревожности.

Я нахмурилась.

— Подожди-ка… это…

— Эта спальня — моя. Никто нас не побеспокоит.

Потребовалось несколько мгновений, чтобы его слова полностью улеглись в моей голове. Даже при зажженных свечах я почти ничего не видела в комнате. У кровати было массивное и темное изголовье, напоминающее ворота из железных прутьев. Со стены на меня смотрел огромный череп быка, выкрашенный в черный цвет и украшенный чешуйками золота.

— Подожди… подожди-ка… это же… — проговорила я, заикаясь. — Ты сказал, что это твоя комната?

— Ага… — Он огляделся вокруг, как бы заново знакомясь с этим местом, и пожал плечами. — Я начал жить здесь после того, как мне исполнилось 18.

Я едва могла в это поверить. Мэнсон Рид… живет с семьей Питерс? С одной из самых обеспеченных семей в городе?

— Как? Почему? — На полках я смутно видела какие-то безделушки, виниловые пластинки, сверкающие кристаллы и кинжалы в стеклянных шкатулках. Красивые вещи, бережно хранимые вещи.

— Миссис Питерс — социальный работник, — сказал он, выглядя так, словно ему некомфортно. — Она была… моим социальным работником. Моя мама хотела сохранить опекунство надо мной, но не так сильно, как хотела, чтобы мой отец был рядом. — Он прочистил горло, и его дискомфорт стал ещё более очевидным — он выглядел так, словно ему больно. — Я всегда планировал уехать в тот день, когда мне исполнится 18 лет. Я не собирался оставаться и терпеть побои дольше, чем это необходимо. Я пошел к миссис Питерс за советом. Но вместо совета я получил место, где можно остановиться.

Я не знала, что сказать. А что я могла сказать? Все в городе знали, что отец Мэнсона был не в себе, уходил, когда ссорился с женой, а потом возвращался через несколько месяцев. Но, черт… я не знала, что всё было именно так. Я никогда не удосуживалась спросить…

— Это… это, эм… — Я хотела извиниться, но никакие слова не казались подходящими. После всего дерьма, через которое он проходил в школе, ему приходилось возвращаться домой и сталкиваться с ещё большим. Эгоистичные, заносчивые дети, издевающиеся над ним только потому, что могли. Это было так неправильно… так, блять, жестоко…

— Мэнсон, я… мне так жаль…

— Я не хочу об этом говорить, — твердо сказал он. Я не винила его — я бы тоже не хотела обсуждать всех демонов своего прошлого, особенно с человеком, который стал причиной некоторых из них. — Может быть… когда-нибудь. Если ты действительно хочешь услышать об этом. Только… не сейчас.

— Я хочу услышать. Когда-нибудь. — Я улыбнулась ему, настоящей, искренней улыбкой. Я говорила серьезно: я хотела заглянуть в него поглубже, хотела услышать, как он говорит. Я не знала, искупит ли это вину за то, что я вела себя с ним как сука, но, возможно, это послужило бы началом.

Удивление, а затем мягкое, нежное спокойствие появилось на его лице. Он провел пальцами по моим ключицам, по горлу и уперся ими в подбородок.

— Когда-нибудь, — повторил он. — Ты хочешь сказать, что я не отпугиваю тебя?

— Вовсе нет. — Я приподнялась на носочки, и мой поцелуй на этот раз был целомудренным: заверением, а не требованием. — Кроме того, мне нравится быть напуганной.

Он рассмеялся, почти в неверии.

— Ох, Джесс. В старшей школе ты была не в той компании, знаешь это? Ты бы легко вписалась в компанию фриков.

Я фыркнула, не веря.

— Многим людям нравятся пугающие вещи. Просто мне они нравятся немного… больше. — Я пожала плечами, словно это было совершенно нормальным явлением, и уж точно не тем, что я только что узнала о себе.

— Ох да, конечно, давай-ка посмотрим: любит пугающие вещи… любит боль… возбуждается от того, что с ней обращаются как с рабыней… — Мэнсон произвел несколько шуточных расчетов в своей голове, пока я закатывала глаза. — Да, для меня определенно звучит как фрик.

— Да заткнись ты. — Я обвила руками его шею. — Ты обещал заставить меня плакать, помнишь? Ты отвлекаешься.

— Разве? — усмехнулся он. — Всё, что я пытаюсь сказать, так это то, что, по моему мнению, ты бы вписалась в компанию моих друзей. Даже если… ты их боишься.

Внезапный шум заставил меня подпрыгнуть: скрип из глубины затемненной комнаты… шаги… звук дыхания. Мое тело напряглось. Что-то двигалось в темноте.

— Мэнсон… Мэнсон что…

Раздался смех, жутко знакомый смех — а затем из темноты появились три неестественно белых лица.

— Скучала по нам, Джесс? — пробормотал Винсент, когда я осознала, что оказалась заперта в комнате с тремя блядскими клоунами.

Возможно, я закричала. Я не была полностью уверена в том, какой звук вырвался из меня, когда я прикрыла глаза и затрясла головой, решив представить, что их на самом деле здесь нет. Эти ужасные жуткие лица, широкие ухмылки, темные глаза. Мэнсон потянул мои руки вниз и обхватил запястья.

— Ох, это не очень хорошо, Джесс, — сказал он ласково. — Я не мог позволить им пропустить всё веселье. Теперь ты сможешь узнать их получше.

Я затаила дыхание, пытаясь перестать хныкать. Клоуны затаились в темноте, наблюдая за мной и ухмыляясь друг другу. Мои руки дрожали, а сердце колотилось. Я вырвалась из хватки Мэнсона и вцепилась в его футболку, прижавшись к ней лицом, чтобы не видеть их.

— Ты хочешь уйти? — нежно прошептал он мне на ухо. — Или ты хочешь посмотреть в лицо своему страху и быть хорошей девочкой для меня?

Я заставила себя выровнять дыхание. У этих клоунов были имена, и я знала, что под этим гримом скрываются люди, хотя мой мозг продолжал настаивать, что это чудовища. Я медленно подняла голову от груди Мэнсона и оглянулась на них. Их вид только усугублялся темнотой в комнате: из-за мерцающего пламени свечи их черты лица менялись в мгновение ока. Один из них — Лукас — сидел на полу, устремив на меня взгляд. Ухмыляясь. Стоящий позади него Винсент крутил что-то вокруг пальца — что-то металлическое, что словило свет свечи и вспыхнуло.

Наручники?

Пульсирующий адреналин, хлынувший в меня при виде их, начал снижаться. Вместе с уходящим ужасом пришла странная эйфория, удовольствие, обернутое дискомфортом. Я медленно подняла глаза на Мэнсона.

— Я… я хочу быть хорошей девочкой… — тихо сказала я. Потом ещё тише: — Ты такой, блять, злой, Мэнсон. Мне это нравится.

Он усмехнулся, и на мгновение, я могла поклясться, выглядел так, словно гордится мной. Он поцеловал меня в лоб и сказал:

— Тогда будь хорошим ангелом: подползи к ним и предложи свой рот.

Он отступил назад, и без барьера из его тела между мной и клоунами я почувствовала, словно смотрю на них через длинный и узкий туннель. Я опустилась на колени и, переставляя руки одну за другой, медленно поползла к ним, разрываясь между желанием не отворачиваться и желанием отвести взгляд.