Послеобеденное солнце скрылось за непроницаемой пеленой тумана. Назад к отелю мы шли по короткому пути – извилистой улице, зажатой между обшарпанными фасадами двухэтажных домов. На узких тротуарах валялись мусорные мешки, сломанные стулья, старые матрасы. Даже днём идти здесь, вероятно, было не совсем безопасно. Впрочем, я легко отогнал эти мысли, а неприглядная улица довольно скоро вывела нас на чистый плиточный тротуар торгового квартала. Алла повеселела и призналась, что очень голодна, что ей не терпится шикарно пообедать за счёт отеля.

– До вечернего обеда ещё два часа, – сказал я.

– Эти часы пролетят очень быстро. Я знаю, чем их занять в номере, – сказала Алла, простовато улыбаясь.

Лифт отеля был занят. Мы поднимались по лестнице. Кудрявая старушка медленно прошла наверх, белые штаны и голубая блузка безжизненно висели на тощем туловище. Алла останавливалась почти на каждой ступеньке. Я жадно и всё же сдержанно прижимался губами к её открытому рту, успевая упереться взглядом в перила и стены. Я был горд своим самообладанием и своей подругой.

Во время обеда в ресторане мысли о счастливом будущем, связанном с Аллой, не давали мне покоя. В её глазах я выглядел загадочным и задумчивым – и поэтому, наверное, ещё больше нравился ей. Она придвинула свой стул и склонила голову на моё плечо. Её ушная раковина покраснела, а волосы на виске чуть растрепались. На губах густым слоем лежала светлая помада, высокую шею закрывал отворот свитера. На гладкой коже чуть удлиненного лица розовел нежный румянец. На мои расспросы о жизни на чужбине Алла отвечала ухмылкой. Я буквально не сводил с неё глаз. Между тем зал ресторана был уже до отказа заполнен обедающей публикой. За соседним столиком сидел знакомый мне адвокат с немолодой красивой женщиной. Мне показалось, что он похудел и стал как-то стройнее.

– Этого адвоката я видел вчера в дешёвой гостинице с чеченскими беженцами. Не пойму, откуда он набрал столько важности, – заметил я, указывая поворотом головы на недавнего знакомца.

– Это брат адвоката – врач-психиатр, – поправила меня Алла.

– Всего лишь врач, а пыжится как индюк.

– Этот врач помог многим получить право на проживание. С ним можно без труда общаться. Он внимательно смотрит в глаза собеседника и только кивает. Это может длиться часами, если не прерывать свой рассказ. На четвертом приеме он выписывает справку, подтверждающую посттравматический синдром беженца.

Я молчал, смотрел ей в глаза и внимательно слушал. – Ты зря пытаешься меня соблазнить возвращением домой, – сказала Алла, прижимаясь ко мне бедром. – У меня пятилетняя карточка на проживание в Бельгии и бессрочное пособие.

– Ты была на приёме у психиатра? – спросил я с недоверием. – Он может помочь и мне получить документы?

– Если ты будешь меня слушаться. И смотреть на всё проще. Главное, чтобы я тебе нравилась бесконечно. Но я иногда думаю, что нравлюсь тебе недостаточно.

– Вполне достаточно, чтобы тебя слушаться, – ответил я.

Алла зарычала сквозь зубы от удовольствия.

Я перевёл взгляд на психиатра. Он был суетлив и разговорчив. Красивая женщина в коротком платье слушала его, положив ногу на ногу, и почти всё время молчала. Вряд ли она была женой этого человека. Психиатр поймал мой любопытный взгляд, и его лицо приняло злобное выражение, казалось, он вот-вот бросится с кулаками на меня, нахального мальчишку, нагло рассматривающего его полуголую женщину.

– Сейчас разразится скандал, – усмехнулся я.

– Да, такие любят затевать скандалы в ресторанах, – ответила Алла, пренебрежительно посмотрев на психиатра. – Я беру этого типа на себя после десерта. Тебе он может пригодиться.

Алла погладила меня раскрытой ладонью по затылку.

– Неужели эти выдумки насчёт бесплатных психиатров, адвокатов, переводчиков, регуляризаций, запросов и апелляций – всё это правда?

– Ты должен отбросить свои комплексы и сомнения. Ты думаешь, что перед тобой железный занавес. А на самом деле это трухлявая стена.

– Я вообще стараюсь ни о чём не думать – я глупею от приятных ощущений и цепенею от неприятных.

– Какой же ты глупый мальчишка. – Алла пересела ко мне на колени, обвила руками мою шею и прижалась грудью к лицу. Потом встала, поправила юбку и, стуча каблуками, направилась к столику психиатра.

На следующее утро Алла отправилась на курсы социальной ориентации, я же сидел в зале ожидания возле психиатрического кабинета. Узкий коридор походил на полупрозрачный длинный футляр для авторучки. За моей спиной смутно белело огромное матовое окно, заменяющее стену. Противоположная стена была на всём протяжении, от пола до потолка, заставлена серыми алюминиевыми шкафами со стеклянными раздвижными дверцами. На бамбуковом столике лежала растрепанная стопка худых глянцевых журналов. Среди них я откопал рекламный буклет корпорации «Жак Солей Нуар э Компани».

Жак вёл меня на второй этаж марокканского отеля. Мы поднимались по узкой, тускло освещённой лестнице, зажатой между двумя обшарпанными стенами. В затхлом лестничном пространстве стоял пряно-мускусный запах. На втором этаже я невольно замедлил шаг, так как лестница становилась всё уже. Тут же вспомнились цыганские дети – эта лестница отлично подходила для их нехитрой ребячьей забавы. Возле двери одного из номеров Жак передал мне ключ и сказал:

– Знаешь, парень, а я ведь такой же хозяин отеля, как и марокканец. Тебя это удивляет?

– Удивляет и не удивляет одновременно. – Я вежливо улыбнулся и попробовал вставить ключ в замочную скважину. – Не подходит. Или я что-то неправильно делаю?

– Это, наверно, не тот ключ. – Жак без усилий открыл дверь другим ключом и толкнул ее ногой. Фанерная дверь с легкостью мотылька отлетела и ударилась о шкаф.

В номере был включен свет. Наверно, только что закончили убирать. Приоткрытая дверь в туалет поскрипывала на сквозняке – там было распахнуто окно. Широкая кровать с тумбочками по бокам занимала почти всю комнату, оставляя два совсем узких прохода возле окна и шкафа. Я был так занят осмотром номера, что вздрогнул, когда услышал голос Жака, продолжавшего стоять в дверном проёме:

– Многие наши постояльцы вообще не закрывают двери и не пользуются ключами.

– Как долго живут беженцы в отеле? – спросил я Жака. Раз уж он не уходил, мне хотелось использовать его присутствие, чтобы узнать о том, что меня ждет, как можно подробнее.

– Обычно от шести месяцев до года. Я живу здесь уже пятнадцать лет. У меня в настоящий момент активировано одиннадцать беженских процедур.

Я вскинул глаза на Жака.

– Хочешь выслушать мой рассказ? – спросил он. – В таком случае опусти задницу на край кровати и прикрой дверь. Тебе не мешает побольше узнать о беженской процедуре. Ни чеченцы и ни один адвокат не расскажут об этом больше, чем я.

Я достал из бокового кармана несколько скрепленных листов и бросил их на середину кровати.

– Разве недостаточно вот этой информации?

– Ты ведь хочешь остаться жить в Бельгии?

Мне было до крайности неприятно делать подобного рода признания, поэтому я сказал:

– Да, но не любой ценой.

– Даже так? Отлично понимаю, но должен заметить, это совсем не просто, – произнёс Жак и тут же продолжил: – Не замечал, что африканцы в глазах белых бывают похожи друг на друга, все на одно лицо, ну, как, допустим, апельсины?

– Мне трудно об этом судить: за свою жизнь я видел не так много африканцев, – сказал я.

Жак громко засмеялся, шлепнув меня по плечу.

– После разговора адвоката с чеченцами мне стало казаться, что я быстро проиграю беженский процесс. У меня даже возникают сомнения, в ту ли страну я приехал.

– Да, процедура имеет свойство длиться, а долгое ожидание ответа парализует волю. Главное, вовремя обратиться к специалисту, чтобы тот просчитал варианты. Итак, первая возможность – тебя признают беженцем после второго интервью. Но с тобой это уж точно не случится. Не из той ты части света, парень. К тому же у признанных беженцев ужасные характеры. Эти люди недоверчивы, заносчивы, до крайности самолюбивы и чуть что непременно становятся в позу оскорблённой жертвы.