– Сколько раз нужно повторять вам одно и то же? Наберитесь терпения. Никакого закона о беженцах не существует. Каждое правительство принимает новые декреты и постановления, отменяющие предыдущие, но ничего по существу не меняющие. Скажу вам больше, в настоящее время новое правительство никак не удаётся сформировать, и вот уже больше года действует старое, временное правительство, которое ограничено в принятии декретов.

Адвокат попросил прощения и направился к стойке бара. Девушка в голубом платке разволновалась и начала высказывать свои мысли вслух:

– Не может быть, чтобы не было закона. Столько беженцев на наших глазах получили право на постоянное, безоговорочное проживание и социальное обеспечение! Закон есть, и он на нашей стороне. Нам надо что-то срочно предпринять. Может быть, взять другого, платного, адвоката?

Чеченец молчал. Ему, как и мне, было очевидно, что этот женский порыв ни к чему хорошему привести не мог. Адвокат вернулся, сел и направил испытующий взгляд поверх пивного бокала в пространство между мной и чеченцами, сделал глоток, облизнулся, улыбнулся и сказал:

– За сим я вынужден раскланяться, дамы и господа, желаю вам приятного завершения дня.

Он допил пиво, захлопнул папку и, избегая пожатия рук, скрылся на лестнице: сначала голова, потом толстое туловище и, наконец, ботинки на толстой подошве. Я решил сразу пойти к себе в номер. Последние полчаса я только и думал об этом. Мне почему-то казалось, что только сон может избавить меня от хаоса в мыслях. Я отказался от чая, предложенного бородачом. Чеченец обнял меня и снова стукнул себя кулаком в грудь на прощание.

После позднего завтрака Алла повела меня на прогулку по городу. Мы шли по шумному проспекту, берущему начало от вокзала. Воздух был наполнен гортанным многоголосием мультикультурной толпы пешеходов. В плоских лужах плавали плевки, окурки и пакеты. Мы свернули на тихую широкую улицу. Мощные раскидистые деревья возвышались над подстриженными кустарниками и ухоженными клумбами разделительной зеленой полосы. По обе стороны стояли виллы посольств с флагами на крышах. Поперечные улицы не разделяли эту улицу на сегменты, а каждый раз огибали её полукругом уютных скверов со скамейками.

На одной из таких скамеек – я сидел и обнимал присмиревшую подругу за плечи – Алла рассказала мне о смерти своего младшего брата. Они выросли в обычной счастливой семье: отец работал инженером, мать – учительницей математики в школе. Семейные несчастья начались с того времени, как в их небольшом городе закрылся завод. Отец потерял работу. Только ранняя смерть – он утонул на рыбалке – помешала ему превратиться в горького пьяницу. Так говорила мать. Вскоре один за другим умерли дедушка и две бабушки. Зарплаты мамы не хватало на жизнь. Во время школьных каникул она вместе с учителями физики и физкультуры летала на самолёте в Турцию. Учитель физкультуры помогал с чемоданами, плотно набитыми дешёвой одеждой. Ее продавали на воскресном рынке. У мамы был слишком тихий голос для торговли на рынке. Она вздыхала от смущения и слишком часто протирала очки. Семья неумолимо скатывалась к черте крайней бедности. Когда брат принес домой газету с объявлением о легальной иммиграции в Европу, мать сопротивлялась недолго. Она продала обручальные кольца трёх семейных поколений и дала детям денег на дорогу. На вокзале плакали все трое. Когда польский автобус привёз Аллу и её брата в Брюссель, ей было восемнадцать, а брату шестнадцать лет. Их поселили в центре по приёму беженцев – бывшей казарме с разбитыми санузлами, где находились еще десять человек. В первую же ночь ребята выпрыгнули из окна и отправились блуждать по городу. Они шли бездумно и бесцельно, следуя указателям. Иммигрантские кварталы – грязные, глухие, заброшенные – сменились центральными улицами. (Алла всхлипнула; она была убеждена, что, если бы они тогда ночевали в казарме, её брат остался бы жив.) Они зашли в первое попавшееся открытое кафе. Там сидели три немолодых грузина, которые пригласили ребят к столику, накормили и предложили ночлег на втором этаже дома, по их словам, населённого мигрантами. Алла смутно помнила фосфоресцирующий блеск черных глаз, плотоядные губы и заверения в отцовской любви одного из грузин. Брат умолял её не соглашаться на ночлег. Но они уже едва переставляли ноги от усталости, и Алла, как старшая, решила принять предложение. Они поднялись вместе с грузинами на второй этаж и зашли в пустую комнату. На полу лежали грязные матрасы. Один из грузин позвал брата в коридор, двое других набросились на Аллу. Она рванулась испуганной ланью, освободилась на несколько секунд от тяжёлых, вяжущих и закрывающих рот рук и истошно закричала. Брат оттолкнул своего пьяного конвоира от двери, вбежал в комнату и разбросал обидчиков по углам хлесткими ударами кулаков и локтей. Те, пьяно огрызаясь и кряхтя, выползли один за другим из комнаты. Дом затих. Алла с братом провели остаток ночи здесь: идти им больше было некуда. Алла во сне тесно прижималась к брату, его тепло согревало её и унимало дрожь – могла ли она подумать, что на следующий день будет рыдать, держа в руках это же, но уже холодное тело?

Алла несколько раз повторила свой вопрос, как бы пытаясь полностью донести до меня весь его непостижимый ужасный смысл. Я крепче обнял её и поцеловал в мокрое от слёз лицо.

Следующим утром грузины пришли звать юных беженцев на завтрак. На столике в кафе дымилась огромная яичница. Из двадцати свежих яиц, уточнил с доброй усатой улыбкой вчерашний насильник. Грузины сдвинули столики, разломали на толстые куски каравай белого хлеба и сели за стол вместе с ними. Алле на минуту стало плохо, на смену острому чувству голода к горлу подступила рвотная судорога – ей показалось странным, что они снова сидят за столом в том же кафе, как будто ничего не изменилось после страшной ночи. Во время еды грузины предложили брату работу на стройке. Алла вместо ответа пристально и озабоченно посмотрела на брата. Почему она тогда не удивилась крайней бледности его лица, спрашивала она себя. Брат переспросил адрес и, не притронувшись к еде, встал из-за стола. Они вместе вышли из кафе, брат поцеловал Аллу в щёку, но то был не простой лёгкий поцелуй; Алла до сих пор уверена, что прикосновение упругих дрожащих губ к её щеке было последней попыткой младшего брата задержаться на этой земле. В тот день она ничего не чувствовала, не замечала прохожих и как в забытьи заходила в агентства по недвижимости, причем, скорее всего, в одни и те же, потому что ответы становились всё более грубыми и короткими. Под конец рабочего дня Алла потащилась, еле волоча ноги, пешком на стройку. Брат не ждал её у ворот, как они условились. Она несколько раз прошлась вокруг строительного забора. Каркас многоэтажного здания окружала пугающая тишина: из черных глазниц окон не раздавалось ни звука. «Ждать или идти в казарму?» – спрашивала себя Алла, вспоминая, как брат клялся со слезами на глазах, что никогда не вернётся туда. Она перелезла через забор. Свет падал с улицы через чёрную пустоту окон и дверей. Преодолевая тяжелую тоску и страх, она долго блуждала по кирпичным проходам. На втором этаже в боковой комнате с черной глазницей окна, выходящей на запад, Алла обнаружила брата. Повешенного за шею на стальном пруте, выступающем из стены. Холодные руки, мокрые штаны, мёртвое тело. Она перерезала острым куском кирпича то, на чём висел брат. Это были её капроновые колготки. Потом села на пол рядом с лежащим телом и, задыхаясь от боли, которую невозможно было вынести и не с кем разделить, отдалась вырывающимся из груди спастическим рыданиям. Ночью она то падала в бездну короткого сна, то в ужасе просыпалась в обнимку с холодным телом. Самая страшная мысль пришла к ней перед рассветом: сейчас дома с кровати встаёт мама, обувает тапочки и идёт чистить зубы.

Слезы залили лицо Аллы. Не зная, как её успокоить, я принялся рассказывать о своих планах: вернуться домой, открыть переводческую фирму, жить в самом центре большого города. Алла слушала меня внимательно, но часто перебивала и качала красивой головой, не соглашаясь. Наконец, мы как-то одновременно и резко замолчали. Я почувствовал себя надломленным, но старался всеми силами скрыть это и надеялся на перемену в её настроении.