В пригороде Киева нас встретила машина Unicef, и сотрудники этой организации рассказали о проекте «Дети Чернобыля». Мы заехали во внутренний двор довольно-таки обшарпанного четырехэтажного здания, выделенного специально для детей, страдающих от последствий атомной катастрофы 1986 года. Дети попадали сюда из-за физических и психических расстройств, вызванных радиацией, с которыми не могли справиться в их семьях. Мы познакомились с Викторией, мама которой в момент аварии была беременна. Виктория родилась через два месяца после расплавления реактора и с восьми лет болела лейкемией. Из-за болезни она не могла ходить в школу. В этом центре, существующем при поддержке Unicef, Виктория научилась обращаться с компьютером. Сейчас ей было уже 18, и она изучала информационный менеджмент в университете. Мы видели там одну маленькую девочку, у которой недавно умер отец. Он был одним из ликвидаторов аварии и ездил в Чернобыль (который находится всего в 130 км от Киева) на строительство изоляционного купола над реактором. Как и шестьсот тысяч других мужчин и женщин, участвовавших в тушении пожара и очистке местности, он шел прямо в зараженную зону вокруг реактора, зная, что серьезно заболеет и, возможно, даже погибнет.
Этот центр был основан Катериной Новак, замечательной женщиной, которая в момент аварии жила менее чем в полутора километрах от атомного комплекса, в Припяти – городе, построенном для обслуживания АЭС. Все население города, по большей части работники станции, было срочно эвакуировано сразу после начала пожара и утечки радиации. У Катерины есть дети, и первым ее стремлением было помочь другим ребятам, серьезно пострадавшим в результате этой аварии. У многих из них теперь рак щитовидной железы или лейкемия.
Было здорово посетить этот центр. Мы смотрели творческие работы детей, в которых они выражали свои проблемы. «Дети, пострадавшие от радиации, очень эмоциональны», – сказал нам переводчик. Мы посетили компьютерный класс и поучаствовали вместе с детьми в занятии по танцевальной терапии. Поначалу было тяжело, потому что мы еще не знали, о чем говорить. Но по опыту других благотворительных мероприятий, в которых мне приходилось участвовать, я знал: самое трудное – это первые пять минут разговора с больным человеком, особенно если это ребенок. Сначала всегда чувствуешь себя ужасно неловко, но потом становится легче. Нужно просто дать детям самим рассказать о себе и держать ситуацию под контролем.
Чтобы преодолеть скованность, мы рассказали детям о своих трудностях с русским языком. «Мы плохо занимались на уроках русского языка, – сказал я. – Одно время всем, кого мы встречали, я говорил „chetyre, chetyre, chetyre“ – мне казалось, что по-русски это значит „спасибо“. Но потом кто-то спросил: „Чего ты все время повторяешь „четыре“? Ты что, не знаешь, что это слово значит?“ Дети засмеялись. „Да мне, в общем-то, без разницы, – сказал я. – Мне нравится слово „chetyre“. И я не против, если кто-то будет ходить и все время говорить: „Четыре“. Что в этом плохого?“
Дети в чернобыльском центре замечательные, мы были рады побывать там и поучаствовать в работе Unicef. Я горжусь тем, что мне представилась такая возможность. В Англии все постоянно придираются к известным людям и высмеивают их, что бы те ни делали. И все-таки люди моей профессии могут привлекать внимание общества к благотворительности или участвовать в сборе средств на какое-нибудь доброе дело. И наплевать, что некоторые говорят, что слова большой роли не играют. Я был счастлив установить связь с Unicef и надеюсь на наше дальнейшее сотрудничество.
ЧАРЛИ: На следующий день мы отвезли мотоциклы на их первый техосмотр, а потом пошли смотреть местные достопримечательности. Киев – красивый город. Не испорченный туризмом, спокойный, и первый, где Эвана не осаждали толпы поклонников. Наверное, Прага была похожа на Киев, пока не стала одним из самых популярных туристических центров Европы. Заглянув на местный рынок, мы остановились у прилавка с меховыми шапками.
«Я тебя знаю? – спросил один из продавцов, молодой парень в больших солнечных очках. – Я тебя знаю!»
«Да, возможно. А это Чарли», – сказал Эван, протянув руку через прилавок и похлопав его по спине.
«Добро пожаловать на Украину. Вы на мотоциклах?»
«Ага, – ответил Эван. – А откуда вы знаете?»
«Я что, похож на дурака?»
«Но про мотоциклы-то вы откуда знаете?»
«По телевизору видел. По спутнику. Два BMW, да?»
Мы заехали очень далеко, но от средств массовой информации нигде не скроешься. Тут подошел еще один продавец. «Как дела?.. Эван МакГрегор?»
«Да. А как у вас? Приятно познакомиться».
«Я видел ваш фильм „Крупная рыба“.
«Хороший фильм, да? – спросил я. – Мне очень понравился». «Да не особенно», – сказал второй продавец. «Вам не понравилось?» – спросил Эван.
«Это не лучший ваш фильм, – ответил он. – Хотите что-нибудь купить? Для вас, парни, специальная цена. Мне только в радость…»
Рынок этот – просто нечто. Икра продавалась ковшами: ее доставали из огромной бочки и накладывали в такие же ведерки, с какими дети играют в песочнице. Рядом стоял русский мотоцикл пятидесятых годов, а по улицам ездили большие «Мерседесы» и BMW с бандитского вида личностями за рулем, неизменно в сопровождении очень красивых и дорого одетых девушек в солнечных очках за $500.
Мы зашли пообедать в ресторан с террасой. Заказали цыпленка по-киевски, разумеется. Потом сходили в городской парк, посмотрели еще один монумент советской эпохи, к которому, по здешней традиции, приезжают новобрачные в день свадьбы. На фоне памятника фотографировались невесты в белых платьях и женихи в смокингах. «Советские скульптуры и памятники вправду внушают трепет, – сказал Эван. – Все эти каменные рабочие – такие мощные фигуры. Обычному человеку они, наверное, внушали чувство большой силы и гордости».
Но день был омрачен несколькими перепалками между мной и Дэвидом с Рассом. Все началось, когда мы встретились в вестибюле отеля. Мой друг Фред Гролш, недавно переехавший в Киев, забронировал нам номера в этом отеле и организовал экскурсионный тур, но Дэвид и Расс обращались с ним из рук вон плохо. По крайней мере, мне так показалось. Они постоянно опаздывали, меняли решения, все время пытались убедить всех в своей правоте, не соглашаясь ни на что другое. Мне было за них стыдно. «Может, замолчите и послушаете Фреда, а потом поедем смотреть город?» – как-то резко оборвал я Дэвида. Он промолчал, но ситуация повторилась еще раз, когда мы отвезли мотоциклы в гараж BMW, и я снова набросился на Дэвида за неуважение к моему другу.
«Только не надо выговаривать мне на людях!» – прокричал в ответ Дэвид.
«А ты помолчи и послушай человека, который для нас же тут старается! – заорал я. – Понимаю, тебе не нравится, что я тебя перебиваю, но поставь себя на мое место! Мне дико неловко за вас перед Фредом из-за того, как вы с ним обращаетесь».
Страсти стали накаляться, мы с Дэвидом просто вцепились друг в друга, пока не вмешался Эван. Его сильно расстроила наша перепалка. «Вам и Рассу нужно разобраться между собой, – сказал он. – Иначе вы испортите все путешествие».
Я попробовал извиниться перед Дэвидом, но он и слушать меня не захотел. «Зачем просить прощения, если все повторится, и ты об этом прекрасно знаешь? – сказал он. – Пустые слова, которые сразу же забудутся».
Вечером, когда все пошли ужинать, я отказался. Мне хотелось побыть одному. Я позвонил Ойли, но ничего ей не рассказал. Мне не хотелось испортить приключение стычками с Дэвидом и Рассом. Я понимал, что они, возможно, чувствуют то же самое, и не был готов обсуждать это с женой. В конце Ойли спросила, все ли у меня хорошо. «Да, все нормально. Устал немного», – сказал я и положил трубку.
Я сидел в номере и думал. Было ясно: нужно что-то делать, и прямо сейчас. Мы не можем ехать дальше на восток, где все гораздо сложнее, если не в состоянии поладить друг с другом еще в Европе. И чем больше я думал, тем лучше понимал, что весь негатив исходил, в первую очередь, от меня же самого. Я не слушал других людей, постоянно перебивал Дэвида и Расса, не давая им договорить, и лез со своими советами, даже когда они точно знали правильный ответ. Это был великий момент. Я понял, что Расс вел себя как Расс, Дэвид – как Дэвид, а я вел себя как дурак.
