Подобные озарения и понимания дарили Василию безграничные возможности для тереотезирований и фантазирований, и между этими процессами не было существенной разницы, ведь любая теория или фантазия автоматически оказывалась на территории свершенного, воплотившегося и состоявшегося, и мир Васей Меркурьевым ощущался пестрым, наполненным, текучим и живым. Проще говоря, любая мысль, лишь появившись, уже становилась истиной. И ничто не противоречило друг другу, а лишь дополняло и развивало общую картину бытия, вернее даже, самое бытие.

И вот однажды, погружаясь в сладостное теоретизирование и разрабатывая новый узор для настенного ковра, Василий Меркурьев увидел свой первый сон наяву. Он не спал, мысли его блуждали по просторам далекого космоса, руки выводили кружочки и изогнутые линии, в ушах разливались медовые звуки «Музыки для аэропортов» Брайна Ино, и как бы издалека он услышал голос. Голос называл какие-то незнакомые ему технические термины, произносил какие-то команды, сначала совсем ничего не было понятно, и слова так мягко вплетались в канву музыкального течения, что Вася не обратил на них внимания. Хоть и знал музыку Ино очень хорошо, он был очень увлечен своим внутренним космосом. Постепенно голос стал употреблять более понятные слова – на английском, китайском, испанском, словно пробуя и перебирая настройки, и это слегка насторожило плавающее сознание Василия. Наконец, он услышал по-русски, отчетливо, обращенное лично к нему:

Смотри, в чем там было дело.

Вася немного напрягся и оторвал взгляд от рисования. Перед ним, прямо на его авторских обоях, изображавших стилизованную Солнечную систему, срисованную с шумерского глиняного изображения, открылся портал.

Фаэтон был прибежищем настоящих романтиков. Более двадцати процентов жителей планеты официально значились переселенцами из других звездных систем. На деле же почти половина фаэтонцев были экспатами. Как следствие, на планете наблюдался расцвет науки и межвидовой адаптации инопланетных технологий.

Фаэтонцы были исключительно нежными и эмпатичными существами. Их общественное бессознательное можно было считать вполне сознательным: они были прочно ментально подключены к общему инфополю планеты, поэтому у них не существовало таких понятий, как секрет или обман, не были они способны причинить кому-то вред намеренно, все всегда знали, где требуется помощь и почти физически ощущали настрой и состояние того или иного существа. У фаэтонцев не было правительства, общественные решения принимал совет из ученых и мастеров искусств. Состав этого совета был плавкий: в него входили существа, пользовавшиеся максимальным доверием в ситуации принятия необходимого на данный момент решения. Так же не было у них государств или каких-то разделений: планета самоощущала себя целиком. Биологическое разнообразие Фаэтона было настолько обширным, что едва ли можно было встретить дважды существо одного типа. Поэтому невозможно было ветвление не то, что на национальности или виды, но даже на царства животных и растений. Все, что обладало признаком жизни – то есть, располагало свое развитие во времени, имело свойство рождения, преобразования и умирания – являлось членом разумного сообщества Фаэтон. Крылатые львы с человекоподобными головами, гигантские говорящие цветы, странствующие колонии клеток-мимикрантов, семурги и русалки, кентавры и циклопы – все, что вы можете и все остальное, что не можете себе вообразить, можно было встретить, лишь сделав пару шагов по планете, и все оно приветствовало тебя и подключало к общему инфополю. Поэтому любое существо чувствовало себя комфортно, ощущая свою исключительность и, вместе с тем, общность.

Все это не мешало, но и даже помогало фаэтонцам эффективно осваивать и создавать новые технологии. Они быстро находили общий язык практически с любыми существами и, научившись путешествовать к звездам налегке, используя технологию временнОго обволакивания, могли спокойно находиться в любой атмосфере и за пределами ее.

Фаэтон отличался особенно живописными пейзажами, его атмосфера преломляла солнечный свет таким образом, что в видимом спектре различались еще три дополнительных цвета. Запечатлеть это явление было невозможно, поэтому большинство туристов со всей вселенной слеталось сюда именно для наблюдения этого поразительного эффекта, и очень многие из них оставались здесь навсегда. К тому же Фаэтон имел удобное расположение: телепорт Юпитер-6 располагался как раз на соседней к нему планете.

Межгалактический телепорт был открыт на Юпитере не так давно – бабушки на Фаэтоне помнили еще начало его строительства. И еще тогда космопорт получил свое неофициальное название – глаз Юпитера. Потому что портал телепорта действительно издалека походил на глаз. Сам же Юпитер был окутан плотным слоем тяжелых газов, благодаря чему интенсивные колебания пространства-времени при телепортах гасились в непосредственной близости к планете.

Вася Меркурьев закрыл и снова открыл изумленные глаза. Перед ним была стена с его космическими обоями, волшебный голубоватый свет исчез, голос тоже – музыка играла с того же места, что и до появления голоса, а на листе бумаге перед ним зиял очень подробно прорисованный Глаз Юпитера, с вылетающими из него кентаврами и серафимами в прозрачных пузырях. Василий откинулся на спинку кресла и глубоко вдохнул и выдохнул. Несколько раз. Потом широко улыбнулся: он всегда чувствовал, что выберут именно его. И пошел на кухню делать себе бутерброд с шоколадной пастой. Очень хотелось сладкого.

Василий Меркурьев родился в Ленинграде и переехал в Петербург, не меняя места своего обитания. Он переехал не только в рамках города, но и в рамках страны: Советский Союз исчез, растворился и СНГ, и ничто почти не напоминало ему о прежнем времени, кроме, разве что, его полного тезки с призрачного Небесного тихохода.

Город из детства был темный, грязно-желтый, посыпаемый снежной солью и светящийся лишь летом, в июньские белые и августовские полнозвездные ночи. Город был покрыт плотным слоем пыли, окрашен охрой с ног до головы, и только на уроках истории можно было тайком представлять зефирный розово-золотой Зимний или блистающий черным полированным камнем Исаакий. Взрослея, Василий с удовольствием замечал признаки переезда в другой пространственно-временной континуум: сначала было большое наводнение – люди ходили по Фонтанке по колено в воде и руками вытаскивали рыбу, собирая в пластиковые пакеты. Потом сняли леса со Спаса-на-Крови, которые закрывали его на протяжении пятидесяти лет. Старушка-соседка кликушила: «Снимут леса – рухнет советская власть!» – как ни странно, так и случилось. Потом несколько лет Невский ремонтировали, и можно было ходить по главной улице города, преодолевая полосу препятствий, словно в компьютерной игре про Марио – перепрыгивая с камушка на кочку, по деревянной шаткой палке, за зеленую сетку, через лужу-реку, и – прыг – ты уже с Дворцовой оказался на Восстания, собирай монетки. После того, как откопали все кости и сокровища из-под Невского, дома стали понемногу перекрашивать в разные цвета, поставили фонари, соскоблили вековой слой человеческого жира и тлена, зимы стали светлее, лета – зеленее, и, войдя в двадцать первый век по римскому календарю, Петербург очистился и похорошел, переместившись в новый слой реальности.

Хорошо было гулять часами через все его хорды, удивляясь неожиданным сочленениям районов. Василий наматывал тысячи и тысячи шагов, заглядывая во все потаенные закоулки и обнаруживая нелогичные связки и проходы между отдаленными друг от друга улицами или даже районами. Втайне Василий считал, что находит скрытые от невнимательного глаза порталы, что порталы эти густо рассыпаны по магическому городу. Он составлял в уме свою потаенную карту Петербурга, в надежде, что однажды она сложится в ткань некого особого узора, который раскроет ему все секреты бытия.