Хиросэ, тяжело ступая по лестнице, поднялся наверх следом за Иоко и, скрестив ноги, уселся на циновках у круглого красного лакированного стола, стоявшего в центре комнаты.
— Как видите, дом совершенно пуст, не с кем перемолвиться словом. Приходите теперь в гости почаще! По вечерам я всегда свободен... Ну ладно, об этом мы еще успеем поговорить, а сейчас скажите, как у вас дома? Наверное, трудно с питанием? Ведь купить продукты теперь стало довольно сложно... У меня как раз имеется сейчас лишний рис, так что обязательно возьмите домой несколько килограммов. Рыбу я тоже прикажу для вас завернуть. Сегодня был удачный улов — есть хорошие креветки и даже один крупный окунь...
Иоко напрягала все силы, чтобы не утратить тот дух борьбы, с которым она явилась. Хиросэ, казалось, немало не заботясь о том, какими мыслями поглощена гостья, держался дружелюбно и просто. Он выглядел очень солидно, совсем иначе, чем в госпитале. Возможно, эту внушительную осанку придавало ему положение директора, а может быть, такая уверенная манера держаться была естественной для мужчины, которому уже перевалило за тридцать, вполне возмужалого и обладающего большим жизненным опытом, приобретенным за годы службы в армии. Во всем его поведении сквозила спокойная уверенность в себе, в своих силах, чувствовалась мужская повадка, которая одновременно и пугает, и внушает доверие. Иоко невольно ощутила, что эта манера действует на нее угнетающе. Пытаясь сопротивляться нарастающему сознанию собственной слабости, она притянула к себе сверток, который лежал рядом с ней на циновке, и медленно развязала платок.
Две служанки бесшумно внесли и расставили на столе вино и закуску.
— Вот, я принесла, чтобы вернуть вам...
— Что это?
Она пододвинула к нему завернутую в бумагу ткань.
— Ах это... Не подходит? А я, признаться, думал, что эта материя будет вам к лицу...
— Не в этом дело,— она закусила губу.— Просто я не могу принять этот подарок...
— Гм...— Хиросэ на мгновение склонил голову набок, по спорить не стал.— Ах так?.. Вы сакэ пьете? Или предпочитаете пиво?
— Спасибо, я ничего пить не буду.
Дзюдзиро Хиросэ остановил руку, державшую бутылочку с сакэ, и бросил на Иоко пристальный взгляд. Он уловил в ее ответах какое-то сопротивление. Причина была ему неизвестна. Он не привык думать о настроении женщин, да и счел бы это пустым, обременительным делом. Привыкший общаться исключительно с гейшами пли с наиболее отпетыми из фабричных работниц, которые всегда отдавались ему без малейшего возражения, он с удовольствием смотрел теперь на сидевшую перед ним Иоко, и она казалась ему красивой и исполненной новизны. В ней было что-то свежее, трепетное, как у рыбы, только что вытащенной сетью из глубины моря. И пахло от нее такой же свежестью. Пресыщенный гейшами, он хотел каких-то новых, свежих чувств. Налив сакэ только себе, он хлопнул в ладоши и приказал служанке принести для Иоко бутылку сидра. Ужин начался при полном несовпадении мыслей и настроения. Они сидели вдвоем в тихой светлой комнате, отгороженной от внешнего мира толстыми маскировочными шторами.
Спустя некоторое время Хиросэ вдруг положил хаси и повернулся к Иоко.
— Извините, если мой вопрос покажется вам несколько неожиданным, но скажите, как вы относитесь к тому, чтобы выйти замуж вторично?
— Выйти замуж вторично?.. Я даже не помышляю об этом.
— В самом деле?
— Почему вы спрашиваете?
Она понимала, что не следует задавать этот вопрос. Ге,ЧП она спросит, разговор, которого она боялась, надвигался на нее вплотную. Сознавая, что спрашивать об этом нельзя, она все-таки не смогла подавить желания услышать, что он скажет в ответ. И он сказал:
Просто я думал, что если бы вы считали возможным выйти замуж еще раз, то было бы хорошо, если бы вы стали моей женой. Скучно жить одному.
— Я не люблю военных.
Хиросэ весело рассмеялся.
— Так ведь я уже не военный. Я теперь гражданский, самый что ни на есть гражданский, да к тому же еще инвалид... Я тоже был уже однажды женат. И я пришел к выводу, что если уж жениться во второй раз, так хорошо бы иметь как раз такую жену, как вы.
— А что случилось с вашей супругой?
— Мы разошлись. Сегодня окончательно упаковали все ее вещи, завтра их отправляют. Так что с этим вопросом раз и навсегда покончено.
— В каком полку вы служили?
— В полку Сидзуока, в тридцать четвертом.
— Вам случалось бить солдат?
— Бить? Еще бы! Солдат — все равно что лошадь или собака, без побоев команды не понимает. С солдатами нежничать не приходится, иначе воевать было бы невозможно.
— И когда вы их избивали ногами и кулаками, вы им не причиняли увечий?
— Иногда случалось. Но наказания необходимы для поддержания воинской дисциплины.
При этих словах гнев, накопившийся в душе Иоко, вспыхнул с новой силой.
— Значит, вы и теперь считаете, что поступали правильно, избивая солдат?
— Да ведь я не потому их бил, что просто руки чесались... Нельзя было иначе.
— Значит, вы не раскаиваетесь?
— Признаюсь, особого раскаяния не чувствую.
— А вы не думаете, что люди, которых вы истязали, их родные и близкие страдали и ненавидели вас за это? Ведь и солдат—человек!..
— Может быть. Но это просто по несознательности. Дело ведь не в личностях. Вне службы мы все равны. В гражданской жизни нет деления на старших или младших по званию. Действительно, если поразмыслить, военная служба — паршивая штука. Мне самому в первый год здорово доставалось. Бывало, сапоги плохо начистишь, и заставят тебя вылизывать языком подошвы... А эго уж настоящее надругательство... Да, нехорошо служить в армии слишком долго. Человек там, как бы >и> выразиться, грубеет, что ли... Одним словом, скучно там. Тоска начинает одолевать... В последнее время я опять что-то затосковал... В самом деле, ведь у меня пет никого близких на свете, поэтому и интереса в жизни нет никакого. С тех пор как я демобилизовался, я уже получил двести тысяч иен чистой прибыли на своем предприятии, а что толку? Никто не порадуется со мной имеете. Нет, так дальше продолжаться не может. И вот захотелось вдруг вас увидеть. Ну, и наконец удалось уговорить вас прийти... Я понимаю, такие вопросы не решаются в одиночку, ведь и у вас, наверное, имеются свои соображения на. этот счет, да и родители ваши еще не известно как отнесутся к моему предложению... Одним словом, я прошу вас подумать...
Разговор незаметно отклонился от прежней темы, Хиросэ говорил только о том, что его интересовало. Намерение Иоко заставить его просить прощения за преступление, совершенное против Тайскэ, не увенчалось успехом: вышло так, что, вопреки ее планам, в наступление перешла не она, а Хиросэ. Однако вел он себя, сверх ожидания, скромно и сдержанно, и его речь производила впечатление вполне искреннего признания. Однако душевное целомудрие не позволяло Иоко слушать дальше такие слова.
— Спасибо, но в ближайшее время я не собираюсь выходить замуж, и если вы намерены говорить об этом, то не стоит продолжать разговор...
— Вот как?.. Значит категорический отказ?
Да, мне кажется, лучше сразу ответить ясно.
Некоторое время Хиросэ пристально смотрел на строгое, холодное лицо Иоко. Потом встал и, слегка прихрамывая, принес из соседней комнаты сигареты.
— Я мог бы подождать год или два...— сказал он, иге еще стоя.
Иоко резко качнула головой в знак протеста.
Хиросэ молча смотрел на сидевшую перед ним женщину. Белизна ее шеи особенно заметно бросалась и глаза при ярком электрическом свете. Эта Кодама-сан 1ПНК1 относилась к неизвестной ему категории женщин — |р\лподостуйная, почти недостижимо далекая. И в то же время бесконечно желанная. Пожалуй, и впрямь прав был Кусуми, сказавший, что чем капризнее женщина, тем она загадочнее и, следовательно, привлекательнее. Хиросэ манила эта загадочность. Однако долгие ухаживания были не в его вкусе. Иоко сидела не шевелясь, сложив руки на коленях. Но даже эта неподвижная поза говорила о непримиримом сопротивлении. Уловив это сопротивление, Хиросэ внезапно почувствовал, как в нем просыпается желание сломить ее упорство. В нем вспыхнуло то безудержное, туманящее рассудок, неистовое желание борьбы, желание сломить и подчинить себе чужую волю, которое находило на него в те минуты, когда он избивал солдат, которое заставило его несколько лет назад на плато у подножия Фудзи повалить на землю Тайскэ Асидзава и изувечить его до полусмерти.
